У авангардной поэтессы было действительно здорово. Читали много, читали классно. Читали своё, чужое, всякое… Вот только не слышали совсем. Слушали, но не слышали. Потому что все туда пришли вычитаться. Не те времена нынче, чтоб во время поэтического вечера на настройку внутреннего слуха время тратить. Но это я уже потом поняла, когда утром домой поехала. А там, на вечере, читала, блистала, веселилась. Правда, толку от этого никакого — поэтам другие поэты не нужны, а слушатели и читатели на такие вечера не допускаются.
В общем, пока собранные мною великие поэты читают свои вещи только на прокуренных кухнях многочисленных друзей. Анна, говорит, что это нормально. Что иначе не писалось бы. А ещё мы читаем стихи на работе. Да, в родной редакции, где все друг другу настолько уже наскучили, что общими разговорами уже не впечатляются. Волей-неволей, приходится чем-то сокровенным обмениваться. И слушают по-настоящему с интересом, потому что знают — самим, чтобы выговориться, ещё вагон времени достанется. Всё вновь написанное обсмеиваем, обскубливаем, разбираем по косточкам. И очень на пользу нашим работам идут такие вот встряски.
В общем, душа моя открыта всем ветрам, на любые разговоры о «своем поэтическом» готова, никакого впустую растраченного времени не боится, ждёт ваших писем и предложений. Ответит на все в трёх экземплярах и письменном виде, если души, конечно, умеют писать. Ответит честно, потому как нет у несвоевременного современного поэта секретов от родных соотечественников!
* * *
Аничкины живут в соседнем подъезде. Бывшая Мамочкинская комната упирается стеной в их просторную кухню. Окна выходят на нашу сторону, но пожар их отчего-то не коснулся. То ли качественный стеклопакет уберёг, то ли Аннина повышенная везучесть. Аничкины — это не фамилия. Это я их так называю, из-за того, что живут они у Анны и называют её Анечка.
Сто лет назад, пятый и последний Аннын муж, он же Лёва, преподавал мне на курсах сценарное мастерство. То есть преподавал он не только мне, но, так уж сложилось, что пары со временем переросли в наш бесконечный диалог, а потом пары кончились, а диалог остался. Первый раз в гости к Аничкиным меня привёл Лёва. „Смотри, Анечка, кого я тебе в подарок привёл — чудный экземпляр современной словесности,” — представил он меня. И понеслось. Высокая, мускулистая, временами совершенно безумная Анна, читала свои психоделические тексты хорошо поставленным шёпотом и страшно обижалась на критику. Я же на критику не обижалась никогда. Обижалась только, когда ей стукнуло в голову моего Свинтуса прикарманить. Да и обижалась не на неё — что с тщеславной барышни спрашивать — а на Свинтуса, на котором к тому времени уже столько грехов накопилось, что лишняя обида ничего особенно не испортила.
Сейчас я сижу на кухне Аничкиных. Сижу с ногами в кресле и ноутбуком. Меня распирает от неприличного самодовольства. Оно затмило всё, даже осадок вчерашнего дня. Одна «я» сижу и сияю, другая — смотрю откуда-то сверху и осуждаю саркастическим гоготанием.
Объективный взгляд: Никакого гоготания, зря она так. Просто осуждаю. Потому что есть вещи, которые нельзя. Нельзя, заранее понимая невозможность романа, пускаться в бессмысленный флирт. Нельзя покорять ради покорения. Нельзя самоутверждаться на несознательных. Многим можно — они ведь непреднамеренно. А ей — нельзя. Потому что всё понимает. И спрос с неё поэтому не как с других — в три счёта.
А сарказм действительно уместен: До чего ж докатилась ты, милая, что банальные ухаживания пустого, в сущности, мальчика так льстят тебе и так радуют?
— Не трогайте душу, я в моральном климаксе! — орала ты, эпатируя бывших мужей и будущих любовников. Убежденно кричала, настаивая, что это просто счастье, когда никто не нужен и никто не радует. Гордилась этой своей духовной циничностью, рассудив, что, раз чувств не осталось, то можно теперь тело раздавать, куда ни попадя, а душу, возомнив себя избранницей, всецело посвятить творчеству. Погналась за мнимой свободой, Свинтуса выжила, разогнала вокруг себя всех любящих, и проиграла. Потому что одиночество, как выяснилось, это ещё большая несвобода. Врала, значит, про моральный климакс. По теплу изголодалась и тащишься теперь от первых встречных комплиментов. Принимаешь от мира милостыню в виде его нехитрых ухаживаний и, довольная, довольствуешься этим подаянием. Стыдно!
Пальцы эффектно играют на мягкой клавиатуре. На самом деле я печатаю медленно, но умею изображать, будто делаю это сверхъестественно быстро. Получается красиво. Рисуюсь и рисую одновременно. Рукопись — святое дело. Раз собиралась сегодня до похода в редакцию закончить главу — должна закончить. Кто бы там ни встретил меня под подъездом, кто бы там ни прятал замёрзшее лицо в воротник курткообразной дублёнки и не бубнил туда: «Слышал, у вас пожар… Надо ж было посмотреть… Код подъездный не знаю, квартиру не знаю… Ну, думаю, может ведь и повезти. И повезло…», кто бы там ни звал пить кофе в свой расчудесный кабак.
Полчаса назад, окончательно признав, что сон исчез, а соседи — не исчезнут никогда, мы с Рукописью бежали. Позорно (потому что на самом деле не мешало бы присоединиться к уборке квартиры), но недалеко — в соседний подъезд к Аничкиным. По пути нас перехватил лучистый мальчик Пашенька. Тот самый, что спас меня вчера от озлоблённой электрички:
Я совсем не ожидала увидеть его возле дома. Да ещё и с этой нелепой розочкой. Да ещё и таким чудесным солнечным утром, в окружении искрящихся снежинок и траурно обряженных копотью верб. И мне стало так приятно. И все свои мысли о Пашенькной занудности я моментально позабыла. Он услышал, что был пожар. Он беспокоился. Он наблюдал за подъездом, в выжженных проталинах вокруг подъезда пытаясь рассмотреть серьёзность последствий катастрофы. Я была покорена. Интересовались мной часто, но в ответ на моё «нет» всегда сникали. А этот вот, не сник, пришёл продолжить…
Только сначала — Рукопись.
Весело пообещала попить с Пашенькой кофе, как только допишу нужную статью. Потащила его, не слишком сопротивляющегося, в гости к своим Аничкиным.
— Они чудесные люди! Живут втроем в трёхкомнатной квартире и обожают гостей. Два мужа — бывший и нынешний, и она. Не смотри на меня так, никакого детруа, никаких болезненных чувств… Ничего общего с Бриками, всё легко и весело! — зазывала я, одновременно проверяя собеседника на компетентность в судьбах интересных мне людей. Компетентности не обнаружилось, фамилия Брик, говорила ему столько же, сколько мне загадочное слово Анриал. Я немного расстроилась. О чём же я с этим мальчиком перед сном разговаривать буду? Даже на попятную пойти попыталась…
— Или, может, в другой раз встретимся? Я сегодня до работы обязательно поработать должна. Что делаю? Книжку пишу. Ах, это долгий разговор…
Пашенька всё же решил пойти со мной, подождать, пока я отработаюсь, и сопроводить в свой игровой зал, для обращения меня в gaмерскую культуру. «Свой» зал потому, что Пашенька работает в нём консультантом и организатором местных турниров.
Мы пошли к Аничкиным. Хозяева еще спали. Закутанная с головой в одеяло Анна открыла дверь, и забурчала что-то о свинстве всяк входящего.
