— Ну и что? — быстро оправляется от удара она, — Это только подтверждает, что какую бы чушь автор ни набрал, читатель до основной мысли все равно докопается.
— Да, уж, — распаляюсь, — До основной мысли. Но до своей основной мысли, а никак не до мысли писателя. Потому что все мы мыслим заштамповано, и этот вот текст — яркий тому пример. Читаем знакомые буквы, а остальной текст достраиваем уже по привычке. У рассказчика всегда больше шансов донести себя до слушателя, чем у писателя — до читателя. Рассказчика принимают комплексно и реже опираются на подсознательные штампы…
— Ути божечки! — кривляется Анечка, — Пожалейте Мариночку! Обижают маленькую! — потом добавляет резко и презрительно, — Пиши, сохраняя харизму, и будут читать правильно! Или наплюй на них всех вовсе, как на хохочущие за окном кипарисы…
Это она вспоминает, как я сначала страдала, а потом плюнула на свои страдания по поводу отсутствия у нас ЮБК.
— Нет! — настаиваю я, — Плюнуть нельзя!
— А я согласен, — вмешивается Пашенька, — С писателем лучше. Если не вдупляешься, ой, в смысле, не понимаешь, можно перечитать несколько раз и въехать. А если прослушал, переспрашивать по сто раз несолидно как-то.
— Ну, тебе-то понятно, что лучше с писателем. А то б ты не за мной, а за певичкой какой, вроде Анны нашей, увязался, — отмахиваюсь я от него, как от надоедливого ребёнка, хотя мысленно радуюсь, что мальчик правильно понимает суть спора. Но мне сейчас важно нокаутировать Анну. Она меня в прошлый раз почти нокаутировала, прилюдно доказав, что самоубийство Маяковского было невозможно. Я, хотя версию о преднамеренном его убийстве считала полным бредом, толково сформулировать опровержение не смогла. И остались мы с самоубившимся Маяковским в меньшинстве и непонятые.
— Давай примеры! — потребовала Анна, — Сейчас я тебя переубедю!
— Переубедяй, — задумываюсь и выдаю нечто вполне на уровне, — Вот, например, мой друг Павел, — показываю на насторожившегося Пашеньку, — Он увлекается компьютерными играми. Gеймер, значится. Вот я тебе говорю: «Он — gеймер!» И всё в порядке, все довольны, мысль понята. А вот теперь я тебе пишу тоже самое, — снова подсовываю ей ноутбук. — Видишь! — торжествующе улыбаюсь, — Теперь уже Пашенька и обидеться может. Потому что написано: «геймер» И при прочтении это слово всё равно мысль о геях вызовет. Кем же выходит наш Пашенька в подсознании читателя? Измерителем геев, или вообще предводителем, если последнее «мер» с «мэром» проассоциируется.
Анечка уже покатывается со смеху. Пашенька тоже смеётся, хоть и с явной натяжкой.
— Это у тебя, Марина, какие-то извращённые ассоциации. А что ж ты тогда про гейзер скажешь? А гейша у тебя тогда кем получится? Криминальным авторитетом воинствующе-стандартной ориентации?
Я и сама чувствую уже слабинки этого примера и ищу другой. Но Анна уже не расположена к беседам. Она смеётся басом и мотает головой в знак того, что слушать больше не намерена.
— А вы, Марина, лучше пишите меня правильно, английскими буквами, — подсказывает Пашенька и набирает слово «gamer». Мимолётом вспоминаю, как моя Алинка гостила у тётки на Украине. Она была совсем ребёнком и от этого интересовалась всем вокруг. «Пе-ру-кар-ня», — читала она обиженно, — «Что за слово такое нерусское? «Взу-ття», — тоже непонятно. «Очи-ку-ва-ння» — надо же такое слово выдумать!» Маман уже собиралась отчитать её за неуважение к чужому языку, как вдруг Алинка расплылась в счастливой улыбке, наткнувшись на английскую надпись «Adidas» и радостно завопила: «О! «Адидас!» — По-нашему, по-российскому!»
— Какие романтичные у вас отношения! — всплёскивает руками Анечка по поводу Пашенькиного «вы» и убегает в ванну. После утреннего кофе она всегда начинает двигаться со сврехестественной скоростью електровзбивалки.
— А она певица? — косится ей вслед Пашенька, переходя на уважительный шёпот.
— Да, — отвечаю.
— А кем работает?
Как здорово! Как в духе времени: «Ты писатель?» «Да» «А работаешь кем?». Я совсем развеселилась.
— Работает наша Анечка учительницей в школе, — снисхожу до разъяснений, — Преподаёт русский язык и литературу.
— А как же она с такой причёской в школу ходит? — расширяет глаза Пашенька.
— В парике. Сейчас сам увидишь.
На меня вдруг находит что-то. Резко жму ctrl+A, героически уничтожаю всё, про Зинаиду Райх написанное. Не понимаю, зачем это сделала, но к crl+Z не тянусь — знаю, возвращать текст нельзя. В воздухе отчётливо пахнет горелой рукописью.
Из ванны выходит Анна. Сейчас она и впрямь Анечка. Аккуратная брюнетка в карэ, очёсках и строгом костюме. Она отправляется к детям. Она давно могла бы забросить школу, но отсутствие щели для трудовой книжки пугает её, как когда-то пугала сама мысль о возможности выступать на сцене.
— Ничего себе, превращеньице! — ахает Пашенька.
— Днём она преподаёт в школе, вечером — поёт в клубе. Её бывший муж — Гарик — ди-джей. И работает ди-джеем. Называет себя музыкантом. Я вообще кислоту не люблю. Не доросла ещё. Или я до неё, или она до меня… Анна, думаю, тоже не любит. И не любила никогда, но она любила Гарика, и это ко многому обязывало. Сейчас она уже Гарика не любит, но у них общий бизнес и отступать некуда. Анечка бегает с микрофоном по танцполу, шепчет что-то невнятное, очень театрально и с завываниями. А Гарик микширует её со всевозможными треками, включая стук колёс паровоза… Получается ужасно, но всем нравится. Анна теперь — знаменитость. На неё специально ходят. С ней билеты в клуб стоят дороже. Вот как бывает, — я уже знаю, к чему всё это говорю, и хватаюсь за ноутбук. — Хочешь переплюнуть в глазах избранника соперницу — начинаешь чудить и оглянуться не успеваешь, как делаешь блестящую карьеру. Анечка отвоёвывала любовь Гарика у группы «Prodigy».
— О, уважаю, — оживился мой Пашенька.
— А Гарик уже не уважает, кажется. Он перешёл на что-то там покрепче. Слушай, не обижайся, мне тут мысль в голову пришла. Я попишу.
— О, ударница литературного труда! — пришёл Лёва — мой бывший преподаватель— всклокоченный блондин с абсолютно белыми ресницами и веснущатыми кистями рук. Когда-то он слышал, как я стучу по клавишам компьютера в редакции, с тех пор упорно величает меня «ударницей» и требует, чтобы Гарик привлёк меня в качестве ритм-секции. Лёва — единственный нормальный человек среди всех нас. Смело поручаю ему Пашеньку, а сама ухожу в написание…
Статья получается странная… Весёленькая какая-то. Зинаида Райх вышагивает в ней победительницей.
Она открыла Есенину новую себя — талантливую актрису, знаменитую, блестящую, успешную. Она навсегда победила сиреневоглазую Айседору. И даже смерть её была ярче, чем смерть соперницы. О, красивейшая из смертей — смерть Айседоры Дункан: длинный красный шарф, зацепившийся за спицу автомобильного колеса и задушивший свою владелицу, успевшую сказать друзьям за минуту до смерти: "Прощайте, я отправляюсь к славе!" Эта смерть прекрасна и ужасна, но может ли память о ней сравниться с содроганиями, до сих пор сотрясающими нас при упоминании о трагической гибели первой жены Есенина? Неизвестные преступники дождались, когда актриса будет выходить из ванны. Они набросились на неё в коридоре, нанесли 17 ножевых ранений, выкололи глаза… Никто из соседей не пришел на помощь кричащей Зинаиде. Убийц так и не нашли.
