Выходим на улицу. Смотрим друг другу в глаза, улыбаемся.
Карпуша — мой самый давний и самый проверенный друг. Проверенный не в том смысле, что не предаст, а в том, что давно известно, где может предать. Практически нигде, если честно. За исключением тех случаев, когда у него, что называется, «срывает крышу». Со Свинтусом, например, вышел как-то совершенно идиотский случай. Не то, чтоб я до сих пор злилась, нет… Но в разведку бы теперь с Карпушей ни за что не пошла. Вообще-то,
мы с Карпушкой росли в соседних подъездах и даже сидели когда-то за одной партой. А потом, в седьмом классе, Карпуша перевел себя в школу для отстающих. Сам. Пошёл, договорился, упросил. И только потом сообщил матери, что нужно перенести документы. В отстающие Карпуша подался не потому, что был дебилом, а потому что таковым стать собирался. По крайней мере, я его поступок комментировала именно так. Он оправдывался (тогда ещё мы старались поддерживать друг у друга хорошее мнение о себе):
— Там нагрузка меньше, а оценки выше. Надоело мне тут пахать…
В школе для отстающих Карпуша окончательно превратился в художника. Уроки напролёт рисуя чудиков на полях тетрадки (она была у него одна для всех предметов), он постепенно развил в себе талант. Позже, он приехал в столицу искать работу. Даже жил у меня, пока не обустроился самостоятельно. Три ночи мы спали в одной постели, под разными одеялами, трепались до утра и, хохоча, обсуждали события прошедшего дня. Ни о каком интиме речи быть не могло. Это был бы инцест. Мы оба это прекрасно понимали. Жаль, что только мы.
Свинтус вернулся из командировки отнюдь не как в анекдоте — то есть вовсе не неожиданно и очень даже желанно. Мы с Карпушкой как раз прикончили очередную бутылку вина и ждали теперь прихода очередного собеседника на особом подъеме.
— Он ведь приедет трезвый, — пояснял причину своего ожидания Карпуша, — И это досадное недоразумение срочно нужно будет устранить.
— Свинтус? — хохотала я, — Трезвый? Приедет? Да они с момента посадки в поезд не останавливаясь пьют. Что я — его начальство, что ли, не знаю…
— Значит, мы по сравнению с ним будем трезвые, — не унимался Карпуша, — И это досадное недоразумение нужно будет…
Карпуше не столько хотелось выпить, сколько не хотелось спать. Мне же как раз наоборот. Моё слово в доме, слава богу, всегда было решающим, поэтому к приезду Свинтуса мы дружно сопели в два голоса, как далеко не трезвые и совсем не бодрствующие люди. Посему, то, что вытворил Свинтус, носило вдвойне подлый характер. Накрученный мучимой бессонницей Масковской (есть такие разновидности этой болезни, которые терзают не столько самого заболевшего, сколько его окружение), Свинтус вошёл в комнату, удостоверился в наличии постороннего типа в постели, и принялся собирать вещи.
— Если ты не выключишь свет, я тебя убью! — сообщила я ему, не открывая глаз.
Свинтус попросту опешил от такого нахальства:
— Марина, что это за тело? — спросил он, наконец, и я вдруг поняла, что необходимость задавать такой унизительный вопрос мучает Свинтуса куда больше самого факта наличия у меня любовника. — То есть, дело, конечно, твое, мне, конечно, всё равно… — поспешил восстановить себе внутреннюю гармонию он, — Но зачем же так нахально, соседи мне прохода не дают сплетнями.
Я расстроилась. Не из-за соседей, конечно, а ввиду отсутствия у наших отношений должной степени страсти. «Что значит, «мне всё равно»»?! — возмутилось все мое женское существо, — «Ну-ка, сейчас посмотрим…» В общем, вместо того, чтобы всё объяснить, я решила ещё немного подурачиться.
— У этого тела, между прочим, есть голова. И если б ты не поленился заглянуть под подушку и разыскать её там, ты бы меня понял. — обворожительно улыбнулась я.
Дело принимало, на мой взгляд, комедийный оборот, поэтому смело можно было поулыбаться. Что здесь такого? Свинтуса же моя улыбка отчего-то взбесила. Бешенство всегда проявлялось у него странным образом. Выходя из себя, Свинтус делался невероятно тихим. Он говорил что-то, шевеля одними губами, смотрел прямо на обидчика, а потом вытворял что-то такое, от чего долго ещё никто не мог оправиться.
— Прости, Марина, но твои насмешки попросту не оставляют мне выбора.
На этот раз Свинтус взял с подоконника вазу и, откинув с Карпуши своё любимое одеяло, полил гостя не вполне свежей водой.
— Вставай! — спокойно проговорил он над ухом жертвы, — Муж приехал. С окна прыгать будешь!
Карпуша, не высовываясь из-под подушки, промычал ругательства и показал Свинтусу не совсем приличный знак.
— С окна нельзя, тут высоко, — на всякий случай предупредила я. — Играйте где-нибудь в другом месте.
— Ничего. По карнизу к соседям переберётся. Я требую соблюдений правила сюжета! Я вернулся, а значит, он должен прыгать из окна!
Мне и в голову не приходило, что Свинтус так и не понял, кто у нас в гостях. Я от души веселилась, наблюдая этот цирк. И тут…
— Что ж, раз так, нанесу первый удар, — Свинтус взял со стола Карпушину папку, вытрусил её содержимое на пол и картинно потоптался по образовавшейся на полу кипе бумаг.
— Ты что? Не смей! — я кинулась отгонять Свинтуса. Но было поздно. Карпуша — для которого его наброски и эскизы всегда были чем-то священным — услышал страшный шелест, проснулся и…
— Карпик, ты? — до Свинтуса, наконец, дошло, кто перед ним, — Ничего себе… Ну я, типа…
Договорить Свинтус не успел, потому что мелкий, но страшно ожесточённый кулак Карпуши врезался ему в скулу.
После этого последовала совсем не смешная, и весьма омерзительная сцена, которую я долгое время не могла простить ни Свинтусу, ни Карпуше. Я стояла на краю кровати, двумя руками упираясь в грудь Карпика.
— Карпуша! — кричала я, — Карпуша, приди в себя! Это свои, это Свинтус. Он случайно… Карпуша, посмотри мне в глаза! Если ты его ещё раз тронешь — ты мне больше не друг!
Я напричитала бы ещё много подобного бреда, если б внезапно не обнаружила себя отлетевшей в дальний угол кровати. Свинтус! Ни разу в жизни не поднявший на меня руки Свинтус, оттолкнул меня с пути. Они сцепились молча, словно боясь потревожить соседей. Топтались на месте, как два медведя, пыхтя и пытаясь расцепиться. Только мгновенно покрывшиеся потом лица и искажённые злобой ухмылки показывали, что ребята не шутят. Отвратное зрелище. Люди, всего месяц назад души не чаявшие друг в друге, одержимы ненавистью и готовы на всё, лишь бы причинить друг другу боль.
Остатки нашей с вечерней трапезы вдруг превратились в осколки, а Карпушины босые ноги вмиг оказались порезанными. Свинтус влепил несколько ударов, голова Карпика неестественно дёрнулась.
— Квиты! — сообщил Свинтус и разжал руки.
И тут я пришла в себя. Не стесняясь ни соседей по коммуналке, ни жителей окрестных улиц, я принялась высказывать им обоим, что думаю, про такие милые мужские забавы. Последовательно влепив по три пощёчины каждому — сначала Свинтусу, разумеется, иерархия превыше всего, я потребовала, чтобы оба немедленно убирались, потому что я буду убирать. Помогая им «выйти» пинками и выкриками, я думала, что никогда не пущу больше обоих на свой порог.
