— Была, — звезда скривилась от воспоминаний, — В десятом классе мисс школой была. Но про ту сцену слабо помню.
Помнила звезда про сцену другую — безобразную, неприятную, разыгравшуюся в школьном коридоре сразу после конкурса. Зачинщиком выступил сын директрисы. Из-за него звезду на городской смотр не пропустили, потому как не терпела она (и теперь не терпит), когда люди так в наглую пытаются использовать своё положение. «Почему, говорит, Мишке-санитару можно, а мне нельзя? Мало я, что ли, для тебя делал?» — а сам уже руку на талии пристроил, и пошлой ухмылочкой друзьям своим подмигивает. А Марина ему: «Охренел, что ли? Я ж не сорока, чтоб «этому дала, этому, дала, а тому не дала, потому как он дрова не колол». Мало ли, что ты делал. Я ж не за дела люблю, а от чувств. Отвали, в общем». Пришлось даже по морде нахалу разок заехать, отчего он, горемыка, так озверел, что слюной брызгал, пока дружки его за руки держали и на Марину наброситься не давали.
Впрочем, что не делается — всё к лучшему. Не дай бог Марина бы победила на городской Мисс, потом в модельный бизнес идти бы пришлось, и уже не от сопливых сыночков, а от навороченных отцов отбиваться. Быть покладистой в интимном смысле Марина никогда не умела.
— Не умею, не хочу, не знаю! — отрезала звезда, — Не чувствую в себе сил удержать зал. Пусть хоть двадцать шоу-балетов работают, мне ж на первом плане быть? Так вот я не буду! Мне станет смешно! Я засмеюсь прямо в середине «плача», чем навек загублю свою и вашу репутацию. Или сделается мне грустно от такого беспросветного надувательства… Я тогда пошлю всех на хрен и уйду со сцены… А вот если бы в небольшом уютном зальчике, в доверительной атмосфере… Снять кабачок на вечер…
— Ты звезда, а не кабацкая певица! — осадил Артур.
— Вертинский тоже звезда, а полжизни пропел по кабакам, — звезда совсем разгорячилась, — А начинал, между прочим, в небольшом театрике… В костюме Пьеро, позже — в маске из белого грима… Тоже в маске! И был знаменит на весь мир, и души всем до сих пор теребит… Это всякие импресарио его потом на большие сцены вытащили, — Марина неодобрительно сверкнула глазами на Рыбку, так, будто он виноват во всех неприятностях Вертинского, — Чем, на мой взгляд, и растоптали талант. Заморочили голову наивному человеку до того, что он в Союз вернулся и даже две хвалебные оды Сталину и коммунизму написал. А Ахматова его за это публично «говном» обозвала… А вот не вмешайся всякие воротилы шоу-бизнеса в его эмигрантскую судьбу, написал бы он ещё….
— Не успел бы, — оборвал звезду Артур, — Или с голоду помер бы, или фашистам бы под горячую руку попался. Только благодаря таким, как ты выражаешься, «воротилам», он из Германии вовремя уехать успел. Отделался лишь моральным потрясением. Вот ворвутся на твое выступление в кабаре бравые парни в форме, начнут погром, женщин на твоих глазах бить станут за неправильную ориентацию в смысле национальности кавалеров, я тогда на тебя посмотрю. Нет, кабак — это в сто крат сложнее и опаснее. И вообще, наша маска и доверительная атмосфера — вещи несовместимые, вдруг рассмотрит тебя кто… Концерт должен быть грандиозным и на большой площадке!
Но звезда слышала только то, что хотела слышать.
— Точно! — заполыхала она, — И как я сама не додумалась. На то вы и воротилы, чтобы собственное арт-кафе открыть. И будет у нас почти кабаре. И соберем там всех /бродяг и артистов/ и будем новые имена открывать… Я там стихи читать стану. Лиля, ты, как истинная леди, хозяйкой вечеров сделаешься… Будет эдакая «Бродячая собака». Полный аналог тогдашней Питерской.
— Какая собака? — Лиличка, услышав об отведенной ей роли, мгновенно оживилась.
Звезда взглядом умолила Артура позволить рассказать и начала.
— Полуподвальное небольшое (на три зала) кабаре, работало всего три дня в неделю: понедельник, среду и субботу. Звалось это заведение «Бродячая собака», а славилось на весь Питер и дальше. Здесь читал молодой Маяковский в жёлтой рубахе, и Вертинский (завсегдатаем он там не был, а зашёл случайно), не вовремя встав, заслонил беснующегося поэта от летящей в его голову со столика недоброжелателей куриной ноги. Ноге этой Вертинский был возмущён, и обязательно разразился бы скандал, если б не дипломатические способности хозяев заведения, вывернувших дело всеобщим примирением с помощью выпивки, разумеется, и извинений. В «Собаку» из Царского Села Ахматова с Гумилёвым приезжали, Мандельштам тут засиживался регулярно… Заглянувшему на огонёк Бальмонту, толпы поклонниц объяснялись тут в любви. Одна особенно страстно шептала: «Я, ради Вас… Я, ради Вас… Хотите вот прямо сейчас из окна ради Вас выброшусь?» И Бальмонт отвечал в соответствии со своим поэтическим имиджем: «Не стоит, здесь недостаточно высоко…» Оба они, похоже, забыли, что находятся глубоко в подвале. Собирались в «Собаке» поздно, после двенадцати. Случайных посетителей за глаза пренебрежительно называли "фармацевты", но фэйс-контроля не придерживались — пускали людей всех профессий, взымая с «не поэтов» три рубля за вход — не жалко, пусть заходят, пусть пьют шампанское и всему удивляются. Было чему удивляться: ошеломляли музыка, духота, пестрота стен, расписанных самыми известными деятелями художественного авангарда. Давил шум электрического вентилятора, гудевшего, как аэроплан. Шокировало поведение завсегдатаев: они разыгрывали пьесы, устраивали поэтические турниры, танцевали, спорили, читали литературные доклады… Вся Питерская богема кочевала в «Собаке» из посетителей в выступающие, а потом снова в зрителей. Если ты чего-то стоил, то, выступив единожды в «Собаке» на следующий же день становился знаменитым на весь Питер. Оригинальный и экономный способ раскрутки, между прочим… Будь у нас такое кафе, мы творили бы, что хотели… Геночка, я хочу кабаре! — звезда, хоть и хохотала, говорила вполне серьёзно. Издание поэтического сборника пришлось на время раскрутки «Русской красавицы» отложить. Так, может, хоть с этой идеи что-то выйдет. Решись Рыбка сейчас на открытие арт-кафе, шансы на продвижение поэзии в целом серьёзно бы увеличились…
— Ты ещё Окна Роста предложи спародировать! — фыркнул Артур, — Тоже способ раскрутки. Плакаты с пропагандой и твоим изображением в стиле Маяковского, — Артур явно издевался, — Когда ж ты уже поймёшь, Мариночка: заниматься нужно чем-то одним. Поёшь — вот и пой! А так, тебя послушав, выходит, и кафе нам нужно, и журнал… скоро телестудия своя понадобится. А зачем тогда петь? Кстати, арт-кафе по городу полно и «Бродячих собак» я в одном Питере две знаю. Чего-то не больно мы здесь про них слышим…
— То не те кафе, — обиделась Марина, — В них не та атмосфера… Нужно полностью воссоздать двадцатые годы. Были б те, — мстительно заметила она, — Венечка Дыркин, например, ни за что из столицы бы не уезжал. Его б сразу в каком-нибудь из таких кафе жить оставили. А так тыкался, стучался, всё по фестивалям, да квартирникам… Толпы фанатов за ним ходили, а солидные люди — всё никак не решались ставки на него сделать. «Уж больно босенький!» — представляете, собственными ушами слышала такой о нём отзыв от одного прокатчика, который море денег мог бы заработать, вложившись в Дыркина. Я этого прокатчика на концерт приволокла чуть ли не за шкирку, а потом, так же за шкирку, выволокла из своей квартиры, и вернула все подарки, потому что не место в моей постели людям, к великому искусству бесчувственным. — звезда чрезмерно разговорилась и понимала, что потом станет себя за это корить, но остановиться уже не могла и продолжала, — А потом, как Дыркин умирать стал (ещё бы, десять лет походных условий, и не такая болезнь на голову обрушится), когда всполошились все СМИ и давай о нём писать, тогда прокатчик этот мне позвонил. «Я готов», — говорит. Идиотище! Поздно! К тому времени к Дыркину в больницу уже Валерия приезжала, и запись в студии предлагала, и контракт. Да только он отказался. Не нужны они ему все стали … Он уже о столице нашей жестокосердной всё знал и иметь с ней ничего общего не хотел… Так и умер, едва став знаменитым. А мог бы ещё столько всего написать, если б вовремя заметили, если б встречали не по одёжке… Вот было б у нас своё кафе…
