Но Пашенька говорил о чём-то совсем другом.
— Если я так неприятен вам, — он выдавливал слова через силу. Видно было, что ему стоит огромного труда не закричать. Его «вы» звучало насмешкой, лишившись былой нежности и многозначительности, — Отчего нельзя было сразу сказать мне об этом? К чему было мучаться? И как я после всего этого должен к вам относиться… Не к вам даже, к тому, что было между нами…
Марина как-то совсем растерялась.
— Подожди, — нервно хмыкнув, попросила она, — Ты до конца прочитал текст?
— До конца, — Пашенька упрямо склонил голову на бок и, насупив брови, упёрся в них кончиками ресниц.
— И тебя всерьёз возмутили в моих записях только отзывы о тебе?
— Не отзывы, а то, что вы мне сразу ничего не сказали. Я всё это время, как лох, ходил сюда, и не подозревая даже, что вы мысленно меня обсмеиваете. Я вам доверял, открывался, а вы…
Звезда лихорадочно попыталась вспомнить, что же такое обидное писала она про Пашеньку.
— Нехорошо получилось, — признала она, после короткого раздумья. В мыслях уже бесновалась мысль о категорическом незамечании людьми друг друга. — Есть там не вполне хвалебные строки…
— Не строки. Там целые главы, — несколько тщеславно поправил Пашенька, и звезде стало смешно, — Я хочу спросить, — Пашеньке было не до смеха, — Марина, я правда такой, как вы написали?
— Откуда мне знать, — Марина пожала плечами, — Я пишу, как вижу. И про тёплые руки и про загибающиеся реснички. Кто-то другой увидит по-своему.
— Но там ведь не только про это! Послушайте, Марина, — Пашенька, наконец, решился выговориться. — Когда-то давно — помните? — вы говорили «мне страшно оттого, что я не знаю, для кого живу». Вы меня просто сразили этой фразой. Раньше я слышал вопрос «для чего я живу?» — Марина вспомнила, что когда-то оговорилась. Хотела спросить «для чего», но произнесла «для кого», а потом было неловко разочаровывать восхищенного Пашеньку, — Так вот, — Пашенька продолжал, — Я страшно хотел стать тем, «для кого». Причём, именно тем, для кого вы…Представляете, такая женщина и вдруг живёт для вас? Я ждал перемен. Я рассчитывал. А вы всё это время насмешничали и презирали за спиной. Теперь я прочёл ваше мнение обо мне… Хочу сказать: вы не умеете любить, вы слишком заняты тем «для чего жить», «для кого» — не ваш стиль. Для женщины это неправильно… Такая женщина мне не интересна! Кроме того, мне настолько неприятно знать, что…
Звезда вдруг вспомнила, что Пашенька и раньше проявлял признаки повышенной ранимости. Когда-то от звезды он обзванивал своих друзей-gaмеров, чтобы зазвать их на какой-то там турнир. Он обзвонил человек пять, и разговор с каждым начинал с приветственного: «Салам!» Говорил он это с такой претензией на стильность, что Марина не удержавшись, съязвила. «Пашенька, а почему у тебя всех друзей зовут Салам?» — не слезая с его острых, но привычных уже и почти родных колен, поинтересовалась она. Пашенька сначала всерьёз кинулся объяснять, что это он так здоровается, а потом, наткнувшись на смех, обиженно замолчал. Причём дулся он тогда целый час. И обижался б ещё дольше, если бы у Марины не обнаружилось тогда слишком шаловливое настроение, которым она быстренько привела Пашеньку в чувства. Сейчас у звезды такого настроения не было.
— Послушай, я чуть не умерла, а ты разглядел в этом только повод для личной обиды!
— Но не умерла же… — Пашенька не хотел задеть, он говорил то, что чувствовал, — Самоубийство не состоялось
— Много ты понимаешь! — выкрикнула звезда, на миг сорвавшись — Состоялось! Состоялось! Сейчас, перед тобой, совсем другая я. Я прежняя закончилась, сломалась, умерла! И никому нет до этого дела! — она выкричалась и резко замолчала, взяв себя в руки.
«У тебя с Пашенькой не настолько близкие отношения, чтобы можно было на него кричать. Держи дистанцию», — приказала она себе и пошла выполнять. Приблизилась вплотную, пробежалась кончиком языка по обветренным губам, дождалась ответа. Не быть ответа — она знала — не могло. Обиды обидами, но этим двоим хорошо было вместе, и глупо было бы не поддаться… Звезда широко распахнула глаза, поплотнее запахивая душу. Откуда-то извне пришло ощущение последнего раза.
— Мы расстанемся сегодня, Пашенька, — твёрдо сказала звезда, — Расстанемся навсегда.
— Я знаю, — ответил он, и оттого всё дальнейшее происходило торжественно и с надрывом.
Несколько позже, вжавшись друг в друга, как две совокупляющиеся улитки — такие же мокрые, прилипшие и уже расслабленные — они играли в свою любимую диффузию. Губы в губы, ладошки к ладоням, лоб ко лбу, пузо к пузу. Это было отдыхом и выражением взаимной благодарности. Марина выпутала ступни из цепко держущих Пашенькиных (у него было потрясающее умение с одинаковой ловкостью пользоваться пальцами всех конечностей) и плотно свела ноги, не забыв при этом прихватить часть временно размякшей Пашенькиной плоти.
— Я взяла тебя в заложники! — улыбаясь, шепнула она.
— Меня? — удивился Пашенька, и поправил, — Себя. Он такой же твой, как и мой. Общий…
Звезда плотнее сжала мышцы и почувствовала, как заложник зашевелился, наливаясь новой силой и готовностью к глубоким погружениям…
* * *
Выписка из дневника:
Эх, Пашенька, Пашенька, милый мальчик с тёплыми ладонями, загибающимися кверху ресничками и послушным моим желаниям общим на нас двоих членом… Зачем ты разрушил всё? Наше «мы» было хрупким и невсамделишным. Пока оно не знало об этом — жило. Но ты объяснил ему его недостатки, и оно скончалось, проткнутое в самое сердце собственным несовершенством.
Ночь полна была страсти и сумасшествия. Давно уже мы не хотели сказать друг другу столько, и давно уже столько не говорили. Это первоклассное прощание. Это запомнится.
С предрассветным звонком будильника я сказала: «Уходи». Пашенька закурил, моментально помрачнев. Час назад мы заснули, обнявшись — так не засыпали раньше ни разу. Всегда порознь, всегда каждый своим сном. «Почему?» — спросил так, будто не он накануне нашёл в этом уходе единственное своё спасение. «Ты хочешь больше, чем я могу дать», — ответила пафосно и подтолкнула к двери. Он мгновенно вспомнил все обиды и принялся одеваться. Я решилась спросить про Черубину, про то единственно-важное, что так напугало меня вчера и что оказывается, только для меня играло какую-то роль. Пашенька пожал плечам:. «Ну и что? Это за пределами наших встреч. Мне-то какое дело…»
Я так и не поняла, дошло ли до него. Скорее, решил, что преувеличиваю для литературного оформления. Артур бы меня убил. Вот будет смешно, если Пашенька догадается выиграть приз…
Прощай, моя последняя связь с прежней жизнью!
А вообще жутко: каждый хочет, чтоб его любили, при этом совершенно не желает любить сам. А точнее — не умеет. И я в первую очередь.
* * *
Если б было возможно, звезда скинула бы с себя и кожу. Распахнутое окно, откинутое покрывало, лёд из холодильника… Всё это не помогало. Несмотря на раннее совсем утро, в городе стояла ужасная жара. Вместе с асфальтом под окнами плавились Маринины мечты о хорошем настроении. Духота тисками сжимала виски, и воспоминания о вчерашнем расставании с Пашенькой подливали масла на жаровню плохого настроения. Марина решила немедленно мчаться в офис, то есть в Рыбкин дом, где спасительные кондиционеры могли привести в себя, а разговоры с массажисткой отвлечь и дать повод не слишком переживать из-за разрыва с очередным другом… Кроме того, там был Артур, который, после вчерашнего приступа откровенности казался чем-то похожим на человека, а значит, начал, наконец, открываться, и уже мог, наверное, что-то по-че6ловечески прояснить относительно грядущих концертов.
