— Кстати, — вспомнив о балетмейстере, я набрасываюсь на Артура, — Ну не бывает так, чтоб человека сняли с тура за день до первого концерта! Куда вы дели Палыча? Отчего его не было на репетиции? Он видел концерт?
— Нет, — Артур твердо стоит на своём, — Ты сама виновата. Не надо было снимать маску…
Напряжённо замолкаю. Нет! Я не верю! Такого просто не может быть. Человек душу вложил в эту постановку, и его сняли с гастролей? Даже Рыбка на такое не способен… Артур попросту запугивает, чтоб впредь следила за маской.
Невольно вспоминаю предконцертную репетицию. Сейчас всё в другом цвете. Сейчас — торжественно оранжевое. Тогда казалось — мутно-серым. Эту репетицию я еле выторговала.
— Обычно балет или музыканты репетируют перед концертом без звезды, — за время подготовки к концертам Артур стал большим профи в этих вопросах, — Главный герой присоединяется к команде только во время выступления…
— Мне всё равно! — возмущалась я так отчаянно, что со мной решили не связываться, — Я хочу попробовать зал!
И вот, дали попробовать. Не зря, кстати. Сцена, как сцена, да только пространства для работы в два раза больше, чем я привыкла на прежних репетициях. Впереди мелом очерчены какие-то полосы.
— Это чего? — спрашиваю подозрительно.
— Это ограничения. За них заходить нельзя. Снопы искр пускать будем во время первой песни и перед финалом.
Понятно. Мне, как животному неотёсанному, словами ничего не объясняют, а попросту рисуют красные флажки. Об искрах, кстати, тоже ни слова не сказали, сволочи. Я, между прочим, натура чувствительная, могла перепугаться их и позорно покинуть сцену… Но я уже была наученная, скандалить не стала. Настроилась, отработала пару песен. Всё на музыке, фонограмму с голосом раньше времени светить не хотят. Прерывались для обсуждения. Слова нового балетмейстера — мальчика-танцора, который временно выбыл из композиции и смотрел на всё со стороны, — всерьёз как-то не воспринимались. Мальчик, он мальчик и есть. Даже пукнуть против меня боится.
— Отлично! — сипло хвалил он, явно стесняясь микрофона, — Всё очень хорошо получается, как Валерий Палыч и задумывал… — и слышалось в упоминании постановщика столько трагедии, что я как-то совсем растревожилась. Что со стариком сделали?! — Линка, только диагональ держи… — мальчик переходит на сведение личных счётов. По слухам, долговязая Линка ушла от него к какому-то другому танцору, и наш мальчик с радостью журил её, — Да, Черубина выбивается! А ты, Линка, сразу перестраивайся на новую диагональ. Твоя задача подстраиваться под солиста, а не его — под тебя… — тут мальчик, видать, осознал, что сболтнул лишнее и судорожно сглотнул, — Простите, Черубина х-м-м-м…
По привычному мальчику этикету положено было произнести отчество, но у меня его не было, и оттого вышло глупое затруднение.
— Черубина Рыбовна, — невозмутимо представилась я. И стала ждать реакции: «Нет, не может быть. Такой стёб всерьёз не воспримут. Сейчас рассмеются… Перейдём на внеофициальные отношения…» Не дождавшись смешков, спросила, — А из какой диагонали я выбиваюсь? Вы говорите, я ж со стороны не вижу…
— Черубина Рыбовна, — новое имя было принято без тени улыбки, — Вы уж, извините… Два шага влево. Нет, в ваше лево. Да. И вот тут и работайте…
Я делала необходимые шаги, смущалась, что дрожь моих коленок сотрясает пружинящую под ногами площадку, и ни секунды не верила в успех предстоящего мероприятия. Артур сообщал подбадривающе, мол за первый же день продаж, билетов ушло на два десятка тысяч чужих самостийных денег. А я лепетала вместо „ура, на нас хотят идти!” паническое: „Во перед каким количеством народа опозорюсь!” Артур шептал мне на ухо о том, что за такую кислую физиономию Рыбка б меня давно уже придушил, а во всеуслышанье горланил о моей чудесной скромности.
А потом был концерт. И неведомой мне до этого силой от первого же приветствия толпы пронзённая, поняла — меня знают, любят и слушают… И несла себя всю с полной отдачею, и отрабатывала их дурацкий сценарий так, будто не презирала его никогда и орала в микрофон басовитое “спа-си-и-и-бо!”, в заранее оговоренных местах, когда голос с фонограммы звукорежиссёром убирался и я изображала запыхавшееся общение со зрителями. Вспоминала, как по-уродски смотрится неоправданное многоголосье на выступлениях одной украинской поп-дивы, и с незапланированными текстами в эфир не лезла. Впрочем, ту поп-диву, видимо, так любили (или она так любила кого-то из спонсоров), что раскрутили крепко, и даже когда синхронно с собственным голосом на фонограмме, она начинала кричать залу: “Я вас люблю-ю-ю!”, зрители в восторге отвечали взаимностью, не обижаясь, потому что и не предполагали даже, что надпись “живой звук” на билетах должна соответствовать истине. А я — существо на сцене ещё новое — строго следовала запланированному, и только когда страшно захотела, чтоб зрители мне подпели, маякнула нужным движением запультовым сотоварищам и, дождавшись нужной реакции, направила микрофон в зал. И зал пел! В стократ лучше, чем я сама, почти так же здорово, как моя фонограмма… Представляете?!?! Не скрою, посещала шальная мысль, что Артур подкупил пару десятков зрителей, согнал их к живой солдастко-милицейской изгороди, приказал заучить заранее мои тексты… Но Артур, морщясь, божился, что ничего подобного ему и в голову не приходило, и что я такой недооценкой популярности проекта попросто оскорбляю его патриотические “Русско-красавичные” чувства…
— Давай переждём, — Артур тормозит меня возле турникетов метро. Я в мистическом каком-то трансе наблюдаю за происходящим. Неужели это мы такое с людьми вытворили?! Платформа кишит поющими головами.
— Разойдитесь, не толпитесь, усаживайтесь в поезда, — бубнит женским голосом репродуктор. Но его не слушают. Два поезда уходят, не отобрав у станции ни единого голоса. Дружно, весело, как гимны на сумасшедших каких-нибудь митингах, народ поёт мои тексты.
— Господи, — шепчу, впиваясь в узкую ладонь Цербера, — Если нас так всерьёз воспринимают, может лучше писать для них что-нибудь более осмысленное…
— Наш конёк в абсурде неосмысленного, — заученно бубнит Артур, — Людям нужно много и не тяжело. Думать сейчас не модно. Ох, зря ты меня сюда потащила, — за каждой колонной Церберу мерещится по снайперу. Он недоволён и напряжён. Он не боится толпы, но брезгует… Как я когда-то… Но я уже на следующей ступени. Я понимаю механизм, я знаю, как управлять. Я знаю, чем направить взвинченность толпы в нужное русло. Говорю об этом. Артур, как обычно, попускает:
— Чем? Уж не Рыбкиными ли деньгами, да моими идеями?
Молчу. Глотаю насмешку, хотя могла бы и взорваться. Не хочу портить вечер склоками. И тут…
— Началось, — Артур обречённо вздыхает.
Пятеро в милицейской форме появляются на противоположном выходе и сходу ныряют в толпу. Неужели станут разгонять? За что?! Ведь это дети! Они ничего не делали, просто пели…
— Менты сволочи! — громко кричит кто-то. Одновременно с этим подъезжает поезд и вся толпа, в нормальных условиях не вместившаяся бы и в три поезда, мигом утрамбовывается в вагоны. Милиция слаженными поспешными шагами покидает станцию.
