— Странно, — я кидаю смешной зелёный жетончик в турникет, — Что стоишь, пойдём на платформу, — вальяжно тяну Артура за шейный платок. Платформа постепенно наполняется новыми пассажирами. Несколько компашек, явно с концерта, решивших обождать, пока схлынет народ. Женщина с двумя детьми, спустившаяся с противоположного входа. Старушка с двумя огромными корзинами…
— Потрясающая архитектура, между прочим, — хочу вспомнить что-то об истории харьковского метро, но невольно закашливаюсь, видимо, от избытка чувств.
— Что я, метро, что ли, не видел, — осаживает Артур. Как обычно бывает с зевками, кашель идёт по кругу. Теперь закашлялся Артур, и рядом стоящие дети тоже заходятся кашлем.
— Вот тебе и собрали толпу, — Артур уже всё понял, он прикрывает рот своим платком и тянет мне другой его конец, — Газ, — поясняет глухо, — Обычный, слезоточивый, из баллончика… Доблестная милиция всегда знает, как разогнать пьющих и поющих…
— Не может быть! — внезапно захожусь слезами, то ли от обиды за моих слушателей, которых, как последнюю скотину, ни за что, ни про что травят газом, — Это же вредно! — всхлипываю, — Из баллончика же нельзя в закрытом помещении. И почему новых пассажиров не предупредили, они-то чем виноваты? — беспомощно оглядываюсь, на посмеивающихся сквозь спазмы кашля и слёзы граждан. Они, видимо, к такому обращению привыкли, и вместо возмущения, покорно ждут своего поезда и ёрничают: «Наша милиция, мать её, снова нас бережёт!» — А вдруг аллергия у кого? — растерянно спрашиваю я в пустоту. Артур меня не слышит. Ему не до меня, потому как именно у него аллергия. Мгновенно краснеет, с головой ныряет под платок… Тут приезжает спасительная электричка. Сматываемся, как недобитая дичь, вместе со всеми гражданами платформы. Пытаемся надышаться затхлым воздухом вагона, наблюдаем из окна, как по лестнице на платформу спускается юная девушка с грудным ребёнком в кенгурятнике за спиной.
— Сволочи!!! — начинаю орать, стуча кулаками в стекло. Одной рукой Артур зажимает мне рот, другой цепко сковывает оба моих кулака.
— Заткнись немедленно, заткнись и успокойся! Мариночка, милая, всё в порядке…
Вот и прогулялись по мощёной мостовой ночного Харькова. Вот и глотнули воздух свободы…
* * *
— Так не может продолжаться! Мы ни во что не вмешиваемся, ничего не несём! — жалуюсь Рыбке, подсознательно веря в его наносную всесильность, — Ну хоть сейчас, когда затронули лично нас, мы можем разобраться? Ведь это были мои, НАШИ, слушатели… Они ничего не делали, просто песни пели, они НАШИ песни пели, а их за это, как в концлагере, газом… У Артура, вон, до сих пор глаза на мокром месте…
— Это они у меня от умиления твоей категоричностью такие, — пытается загладить мою наглость Артур, — Ну что ты, в самом деле. Люди сидят, веселятся. Ты врываешься, скандалишь…
Понимаю, что заявилась слишком рано. Рыбка ещё не достаточно пьян. Слишком мало мы с Артуром гуляли. Да какое там «гуляли» — всплыли на поверхность, глянули на центральную площадь, ни слова друг другу не говоря, поймали канареечное такси и погнали его в гостиницу. Никаких прогулок мне уже не хотелось… Дура! Поводи я Артура по Харькову на сорок минут дольше, возможно, застала бы Рыбку уже «готового», а оттого легко сподвигла бы его на любые революции. Он ведь так всегда ищет врага, он ведь так страшно любит искать справедливости… Тяпнул бы Рыбка тогда очередную соточку, зашуршал бы пухленькими пальцами по телефону, напряг бы связи, вооружился бы самым главным начальником, ворвался бы к этим гадам и настучал бы своим выпяченным подбородком по кумполу, каждой скотине, посмевшей живых людей из баллончика травить, как тараканов каких-то…
— Маринка, присядь, выпей, — подмигивает Лиличка, и стреляет глазками в Артура, намекая, мол: отличный повод к междусобойчику обозначился. Её столичная улыбочка отдаёт сейчас пошлинкой. Рыбка любит такую Лиличку. Он одобряюще причмокивает губами в знак восхищения её шармом и снова переключается на нас.
— Присядьте, — широким жестом он дарует нам стол. Здесь, в Рыбкином номере, явно ждали другого нашего настроения. Столик сервирован на четверых, освещение приглушено, музыка вкрадчиво завораживает. Моя маска болтается на углу шкафа, значит, визиты обслуживающего персонала больше не предвидятся. Артур закрывает дверь на задвижку.
— Ну, как же так! — бессильно плюхаюсь в мягкое кресло, сходу опрокидываю нОлитое. — Неужели мы ничего не станем делать? Эдак они своей безнаказанностью всех перетравят.
— Слушай, мы в чужой стране. Что нам тут доказывать? Ну, позвоню я… Мне ответят, что ничего такого не было. Или скажут, кто-то из толпы баллончиком в азарте песнопения воспользовался. Эта страна, сбивая самолёты, перво-наперво делает заявление, что ничего такого не происходило, а ты хочешь, чтоб они в такой мелочи признались и посовестились. — лимит благосклонности Рыбки я явно исчерпала, и он добавляет уже сухо и с напором, — Отбой паники! Сбросили эту тему и празднуем! Для успокоения души, опиши это в своей дорожайшей книжице и успокойся. — подобный выпад кажется Рыбке крайне удачным и он переходит на смех, — Удобная у нас звезда! Другим личного психоаналитика подавай, а этой и белого листочка хватает!
— У других просто, опасность извне приходит, им потому что-то внутрь принимать прописывают, а у нашей — внутри гадость всякая копится, вот ей и приходится её из себя писательством выплёскивать. Да, Маринка? — подхихикивает Артур.
«Чёрт с вами! Проехали!» — сдаюсь я, — «Не портить же и впрямь отмечания первого концерта!»
* * *
Как и следовало ожидать, после парочки тостов с поздравлениями самим себе стало скучно. Цивильно попрощавшись и сославшись на боли в голове (от газа, разумеется) отправляюсь спать.
Непогостиничному мягкая постель топит в неге. Мгновенно проваливаюсь. Приходит Свинтус с повадками Пашеньки. Понимаю, что сон. Проклинаю себя за глупую человекозависимость. Нинельке-вон как-то приснилось, что она занимается сексом с бурильной установкой. А мне, что ни эротический сон — так стандартная, женско-мужская композиция… Улыбаюсь, смирившись. Молча принимаю его влажные ласки. Горячие губы скользят по моей шее, просачиваются под одеяло, приближаются к соскам. О, сладостный момент приближения! Не останавливайся, милый: бери их, кусай их, терзай… Вздрагиваю всем телом, пронзённая моментальным желанием. Бред! Свожу ноги крестиком, сжимаюсь, чтоб успокоиться, отчего завожусь ещё больше… Ледяные пальцы Свинтусо-Пашеньки, дразня, мимолётными касаниями шелестят по внутренней стороне моих напряжённых бёдер. Стоп! Отчего у него такие холодные руки? Рывком распахиваю глаза. Линзы Лиличкиных глаз фосфорицируют в темноте. Усилием воли заставляю себя не шарахнуться. Она в глупом хэбешном топике и широких пижамных штанах. Сидит с ногами на краю моей постели и усмехается, исследуя. В симпатии её я не верю. Торжественно и серьёзно склоняется над моим лицом. Дышит алкоголем и острым запахом спермы… Да она только что из Рыбкиной постели! Пассивно принимаю в себя её поцелуй. Долгий, томный, смачный, высасывающий. Она слишком любит себя, чтоб восхищаться мною. Извивается змеёю, возбуждаясь от собственно распутства. Противно? Нет. Азартно! Уверенно отвечаю на поцелуй, отодвигаюсь, распахиваюсь, изгибаюсь, намеренно однозначно, открывая ей простор для действий. Хотела — на! Лиличка удивлена.
