– Никола, ты? – Водитель руку протянул. – Здорово. Шутник, мать твою. А я и правда уж подумал, что того… мозги вскипели, как радиатор. Ты объясни, что происходит? А?
И опять Никола Зимний напустил на себя куражу:
– Мы, видишь ли, товарищ дорогой, учёт ведем. Потому как сициализм – это что? Это – учёт! Учёт товаров народного потребления. Вот мы и решили рыбку сосчитать. Скоко её водится в Летунь-реке.
– Дак она ж подохнет!
– Да что ты говоришь?! А я об этом как-то не подумал… – Седовласый бакенщик вздохнул и стал серьёзным. – Да я сам только проснулся, честно говоря. Давай, гони в посёлок – разузнаем, что к чему.
Собираясь забраться в кабину, они почти одновременно головы задрали.
– Вертолёт… – пробормотал водитель.
– Военный какой-то, – сказал Никола. – Нам только войны не хватало.
26
Большой переполох в районе получился. Да и не только в районе – в стране. Да это и не мудрено. Была река – и нет. Умыкнули прямо из-под носа.
Глава района имел привычку искупнуться рано утром в «своей реке» – у него была запруда около дачи. Проснувшись на рассвете – туман ещё стоял среди кустов – глава прошёл по деревянному настилу. Скинул барский халат. Поиграл мускулатурой, приседая и слегка подпрыгивая, – сильно-то подпрыгнуть он уже не мог; двухпудовое пузо мешало. Сделав разминку, глава хотел с разгону, как обычно, в воду броситься, но что-то вдруг его насторожило. Два белых лебедя обычно плавали в запруде – на отдалённом берегу стояла хатка. А в это утро лебедей почему-то не было нигде. И лебединой хатки не было, вот что интересно. Глава дошёл до края деревянного настила, с которого он привык нырять – и обомлел. Грязное дно увидел. Двух грязных лебедей в кустах. Лебединый домик вверх тормашками валялся на дне запруды.
А через несколько минут, когда глава вернулся в дом, началась «бомбёжка телефонов», так он это называл. Звонили отовсюду из района. Просили разъяснить, что происходит. А он, глава района, сам ни черта не знал. Но то, что звонили свои – полбеды. Москва вдруг стала телефон бомбить и требовать разъяснения. Дело обретало серьёзный оборот. Спутники, барражировавшие над Землёй – спутники не только наши, но и американские – сфотографировали и передали, куда надо фотографии, на которых чётко были видны по берегам оголённые входы и выходы русалок и водяных. Только и это было полбеды.
– Хрен бы с ними, с этими вашими сказками, легендами и мифами! – кричал по телефону главный полководец. – Беда, что оголились выходы подводных лодок, стоящих на секретных базах Беловодья!
Короче говоря, назревал международный скандал. Только никто ещё не знал об этом – всё пока что было шито-крыто.
– Не надо народ баламутить! – приказала Москва. – Что там народ у вас? Празднует? Ну, вот и пускай себе празднует! А уж там будет видно…
* * *
Несмотря на ранний час, Благие Намеренья шумели весело и широко. Ружейные салюты слышались там и тут. Разноцветные ракеты букетами бухали в небо. Большими рыбьими плавниками знамена колыхались, транспаранты… Собаки, люди, птицы – всё жадно устремилось в коридор исчезнувшей реки… По берегам появились военные люди. Оцепили русло колючей проволокой и через каждые сто метров таблички заколотили в землю:
ЭКСКАВАТОРОМ РЫБУ НЕ ЧЕРПАТЬ!
ВАГОНАМИ НЕ ВЫВОЗИТЬ!
НАРОДНОЕ ДОСТОЯНИЕ!
ОХРАНЯЕТСЯ ГОСУДАРСТВОМ!
На берегу возле Благих Намерений оркестр выводил бравурную мелодию и хор хмельных гидростроителей, а с ними и другие добровольцы задушевно тянули:
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!..
За бывшими островами – на бывших мелководьях и на бывшей глубине – вереницами стояли грузовики, крестьянские повозки. Народ суетился, работал, как никогда. Вилами, лопатами, ведрами люди гребли, кололи, черпали уснулую рыбу и поспешали с погрузкой. Гнилые запахи всё гуще клубились – за горло, за ноздрю хватали.
Какой-то безлошадный старичок (это был Кикиморов, приехал к Ворке в гости) пыхтел, проваливаясь в грязь и тину, упрямо тащил на горбу здоровенного тайменюку, похожего на березовое бревно. Притомился бедный, кинул «бревно» под берегом. Сел верхом на рыбину и подковырнул односельчанина:
– Фома! А ты не верил, что при куманизьме будем жить! А теперя рыбку вона как гребёшь – и под носом некогда смахнуть!
– Протухнет потому как! – угрюмо обронил крестьянин, не оборачиваясь и не прекращая тыкать вилами.
К старичку подсела молодуха, познакомились.
– Правда ваша, Кикимор Кикиморович! Райская житуха наступила! А мы не верили! И строить не хотели, дундуки!
– То-то и оно! Ни взрывать, ни строить не хотите! – Старичок улыбнулся приятной собеседнице. – Об одном жалкую: родитель моего родителя не видит нонешнего светлого денька! Тоже звали Кикимором. Вот бы кто порадовался, глядючи на энто! Эх, жизнь пошла – и помирать не хочется!.. – Кикиморов пофилософствовал и спохватился: – Э-э, девка! Девка! Ты куда это сяла? Это рыба – не лавочка под окном. Брысь, говорю! Сяла своей толстой ж… А я опосля её кушай. Никакого нет соображенья в людях.
Молодуха недовольно фыркнула, одёрнула юбчонку и ушла, повиливая бедрами. Кикимор Кикиморович исподлобья поглядел вослед и заворчал, готовясь ухватить тайменюку за жабры:
– Строишь, строишь для них светлое будущее, а тебе опосля ни одна собака не поможет. Вон скоко молодежи налетело на дармовщинку, а хоть бы кто подсобил! Ни одна собака не догадается…
Одна собака все же догадалась помочь, будто бы пристыженная старцем: дворняга эта, вислоухая и вислозадая, сбоку незаметно пристроилась, воткнула зубы в рыбину и вырвала хороший белый кус.
Старичок взбесился, замахал руками, кидая рыбу.
– Чтоб ты сдохла! Сука! Никакой сознательности нет! Мало тебе кругом валяется добра?! Так нет, напакостить надо… Э-эй, паренек! Ты Ворку нашего не видел? Рыженький такой, смазливенький… Дед к нему приехал в гости. Сам, главно дело, позвал, и в ус не дует, окаянный… Эй, паренёк! А ты чтой-то за пазухой-то прячешь? Жемчуг? Золото? Ты смотри, подлец, не укради! Это народное достояние! Сдать государству! А не то – в кутузку!
Паренёк это был – Серьга Чистяков. Сутулый, грязный, постаревший, с камнем за пазухой, с веревкою на шее, Серьга молча двигался куда-то вниз – по наклонному руслу. Лицо разбитое. В слезах.
А рядом люди – пели, пили, смеялись.
И веселью не было конца…
27
Когда сбываются намеренья благие – жить становится светлее и намного сытнее. Так случилось и на нашей беловодской стороне. От лампочки стало светлее – даже в самом забытом, самом пыльном углу. А сытнее стало вот отчего.
Осенью того же года, когда перекрыли великую реку, налим, таймень и хариус, осетрина, пелядь, горбуша и всякая другая рыба – табунами со всех сторон попёрли вверх по течению, покоряясь древнему инстинкту, или, может быть, вполне сознательно – рыба шла на нерест, на свои, веками обжитые, облюбованные места…
