Бесчисленные косяки воткнулись в глухую стену гидроэлектростанции. Вода кипела, пенилась в большом котле… Как смертельно раненый богатырь в чешуйчатой серебряной кольчуге – огромный рыбий ком ворочался единым телом; стонал, жабрами хватая жгучий воздух; поднырнуть пытался под плотину и с хрустом уходил в лихие лопасти гигантских мясорубок – неостановимых турбин.
И столько было рыбы в ту памятную осень – реку пешком перейдешь и даже лаптей не замочишь. Как раз надвинулась пора осенних свадеб – хмельные смельчаки переходили реку посуху – за водкой в посёлок гидростроителей; смеялись от души и говорили:
– Теперь тут каждый – как Христос! Пешком по водам ходит!
– Красота! – соглашались другие, хмельные. – Это ли не рай наступил на беловодских берегах?!
Рыбу – едва не пудами – свиньям давали, собакам бросали. И на праздничных столах, конечно, и в будничном застолье рыбы и чёрной и красной икры – под самую завязку. И в ресторанах, и в столовках, и в забегаловках – куда ни загляни – повсюду рыбный день. Ох, и поел народ на дармовщинку! И попил, и поплясал на рыбе! И поплакал пьяными слезами, вдруг сокрушая кулаком столешницу и на мгновение приходя в рассудок:
– Батюшки! Как же мы завтра будем жить в этом протухшем раю?!
Но ничего, бог милостив, как-то обошлось.
Не пропало добро, не протухло. Люди из соседних областей и волостей помогли. По железным дорогам – с ветерком и стальным стукотком – помчались вагоны-холодильники. По трассам поехали рефрижераторы, гружёные так, что рессоры на кочках лопались. В общем, угостили беловодской рыбой всех соседей – ближних, дальних. И неплохо, между прочим, заработали на этом деле – не бесплатно раздавали, нет. Всё было по уму. Всё по-хозяйски.
Правда, после этого рыба вдруг закончилась. Как так? И почему? Учёный мир до сих пор ломает свою голову, сломать не может – в том смысле, что никак не догадается о причинах такой миграции. Рыбья молодёжь то ли поумнела, то ли подурнела – ни в какую не желает больше идти на нерест на свою далёкую прародину. За границу теперь наша рыба ходить повадилась, там нерестится. И оттуда теперь мы её получаем – не бесплатно, конечно. Иногда – за деньги. Иногда в обмен – бартер называется. Мы им золото, лес или нефть – они нам рыбёшки подкинут. Всё по уму, ребята. Всё по-хозяйски. И точно так же дело с хлебом обстоит. Новая власть и новые хозяева едва ли не все плодородные земли – чернозёмные бескрайние пашни – затопили рукотворным «морем», так что теперь приходится пшеничку из-за границы таскать пароходами и самолётами. Дорого, конечно. Непрактично. Теперь вот на горах, которые остались незатопленными, люди учатся выращивать новые сорта пшеницы, ржи. Морозостойкие сорта. Потому что рядом – ледники. Рыбу тоже скоро научатся выращивать на нашей беловодской стороне. Тоже будут новые сорта. А как же вы хотите? Жизнь идёт, жизнь меняется. Новая жизнь – и рыбка будет новая. Куда как лучше старой. Всё по уму, ребята. Всё по-хозяйски.
28
Года через три мелиораторы спалили добротное подворье на Чёртовом Займище – осушали болото. Дом пустой был – не жалко жечь. Тем более, что знали: жгут разбойничье гнездо. Какой-то уголовник Ванька не дострелянный, говорят, скрывался здесь, много крови попил из людей.
Собака лает – ветер носит. И так всё было, и совсем не так. Сложнее было и куда печальней.
Стреляный Иван Персияныч закончил свой век в пересыльной сибирской тюрьме, куда угодил за убийство. Иван Персияныч додумался: начальника строительства Ярыгина «золотой звездой героя наградил». Так рассказывают. Осенью, когда готовились к торжественному пуску первого агрегата гидростанции, Иван Персияныч пешком Летунь-реку перешел по рыбе, как по серебряным льдинам, и учинил самосуд – золотою пулей застрелил Ярыгу. Потом в милицию пришёл– добровольно сдался. Было скрупулёзное расследование. Ивана Персияныча спрашивали:
– Так вы зачем же золотом стреляли?
Он удивился.
– А вы откуда знаете?
– Вскрытие показало.
– Правильно показало, – странновато улыбаясь, ответил Иван Персияныч. – Обыкновенной пулей чёрта не возьмёшь. Только медной. Или золотой. Соображаете, господа генералы? Мастер знает, где поставить золотую точку. А я свой век прожил, я мастер в этом деле. Белке в глаз могу стрелять, да только не хочу. Зачем же ей жить одноглазой? Правильно я говорю, господа генералы?
Адвокат настаивал на медицинском освидетельствовании; было подозрение, что Иван Персияныч маленько того, рассудком подвинулся; дочь куда-то бесследно пропала, а тут ещё река ушла прямо из-под носа, болото почти высохло на Чертовом Займище; там теперь тоже какую-то «стройку века» затеяли. В силу этих и других причин, видимо, что-то случилось с головою и с душою Ванюши Стреляного.
Однако доктора с профессорами в своём «приговоре» были непреклонны: человек психически здоров.
Ему впаяли десять лет строгого режима и отправили по этапу. И где-то в Салехарде или в Воркуте заболел Ванюша Стреляный, зачах от туберкулёза, распространённой «тюремной» болезни.
Олеська родила мальчишку – огненно-рыженького Евдокимчика, очень похожего на папку, Варфоломея Кикиморова, про которого говорили, будто его пьяного собаки задрали возле столовой на празднике.
Родители покойного Варфоломея на память о своём любимом чаде сначала просили отдать ребёнка, потом уже требовали, а потом украли Евдокимчика. Мать волос на себе рвала в отчаянье, затем нашла волчонка в логове за Чёртовым Займищем, стала кормить своей грудью, превратилась в Волхитку и исчезла в таежной глуши. Так старожилы рассказывали и на Седых Порогах, и в посёлке Благие Намеренья.
Откровенно сказать, этой последней побаске не очень-то и верилось или даже совсем не верилось. Но позднее мне подвернулась книга Фарли Моуэт о волках, и подтвердилось невероятное.
«Более того, – говорится в книге про охотника, – Утек знал по крайней мере два случая, когда женщина, потерявшая ребенка и страдающая от обилия молока, кормила грудью волчонка».
Вот вам и сказки-побаски.
Горько, жутко, но – факт!
29
Долго ли, коротко заполнялось беловодское обширное водохоронилище, но заполнилось до краев и даже лишку хватило.
Бакенщик Никола Зимний жаловался. Гостил, говорит, у мамани своей – за гребешком плотины. Пришли, говорит, эти самые, черт их дери… нижемеры – так он зовёт инженеров. Пришли, заколотили в землю какие-то столбики. Измерили что-то приборами. А что? Зачем? Да это, мол, отметки, куда, мол, подкрадется наше море.
Успокоили, черти. Метров триста, говорят, до вас не дойдет. За огородами плескаться будет. Ну, Никола рад стараться: провода к мамкиной избушке протянул через дремучую тайгу, лампопулю деда Кумача ввернул, и сидит, мух от неё отгоняет – ждёт свету.
Ждали свету, говорит Никола, а дождались светопреставления. Проснулись ночью: мыши по одеялу бегают, вода под полом хлюпает. Они – бегом на улицу, а там… О, бог ты мой! Стога плывут с лугов, бревна бухают. Бурундуки барахтаются, волчата, горностаи, лисы, зайцы…
