Шагая дальше по пустой дороге, Матёрый всё никак не мог избавиться от ощущения, что он его знает откуда-то – этого странного фраера в белой шляпе на русской тройке. Но откуда он знает? Он ведь даже не видел лица этого фраера. И тем не менее…
Стахей шагал и маялся неопределённым каким-то, трудно уловимым чувством: вот-вот, казалось, он зацепится за что-то в мыслях, схватится за тонкую соломинку – и выплывет из памяти то, что он забыл. Но время шло, дорога к желанной мельнице с каждым шагом становилась всё короче, а память так и не могла ему ничего толкового подсказать.
И только через день эта странная загадка разгадается, когда Матёрый будет уже сидеть на мельнице, будет скучать, поджидая Сынка – своего молодого рыжего дружка по совместной отсидке. В полдень, при яростном солнечном свете, на мельницу приедет лихая тройка с бубенцами и колокольчиками. И окажется вдруг, что этот фраер в белой шляпе – Евдока Стреляный, в узких кругах широко известный как Сынок. Для Матёрого эта встреча будет большим сюрпризом. Но это – чуть позже. А сначала надо вот о чём сказать.
14
…Сначала был весенний, прояснившийся день, тёплая, бегущая за плугом борозда, грачиный грай под солнцем и первый робкий гром, в отдаленье пробующий голос; твёрдое, литое, на золотце похожее зерно, летящее, как дождик, в пахоту. А потом подоспела погожая осень, страда, захватившая всех – от мала до велика! – в тяжёлый, но радостный плен. Урожай заполучили необыкновенный; на мельницах выстраивались очереди; закрома трещали от хлебов; многие люди в селеньях богатыми стали себя величать; а у богатых, как известно, праздник ежедень. Гуляли, гуляли. И – догулялись. Добротный кварцитовый жернов, сработанный из цельного, издалека привезённого камня, раскололи на районной мельнице по глупости да во хмелю, не иначе. И сделалась мельница годная только чёрту табак размолоть: жерновой постав остановился; люди слегка обеспокоились – к Рождеству можно без выпечки остаться, да и скотина орала в сараях, как под ножом: хозяева приберегали отруби; неизвестно, сколько ждать придётся, когда жернову замену привезут, либо новый смастерят, искусственный, из дроблёного кремня, кварцита и наждака.
Кто хочет и кто может – пускай ждут хоть до морковкиного заговенья, а Евдока Стреляный на другой же день после аварии на мукомольне загоношился гнать машину за перевал – на мельницу соседнего района. Хозяйственный парняга, ничего не скажешь. Можно только похвалить за такое старание добывать свой хлеб насущный. Именно так и подумали многие односельчане, когда узнали о намереньях Евдоки Стреляного – ехать чёрт знает, куда, зерно вести, мозги трясти на мёрзлых кочках.
И только жена отчего-то насторожилась, бабьим сердцем почуяв что-то неладное.
Несколько ночей подряд муж не спал; на кухне сидел, занимался художеством – у него был божий дар как наказание: тяжело нести, да жалко бросить.
* * *
Стреляный родился, говорят, где-то у чёрта на куличках – среди болота на Чёртовом Займище, потому и похож на чертёнка: плечистый, но низкорослый и кривоногий; молчаливый характером и угрюмый, а взгляд такой, что может «поцарапать» – особенно во гневе. Если верить, будто веснушки насыпаются на тех, кто в детстве разоряет ласточкины гнезда – мальчишка только тем и занимался: рыжий-рыжий весь; и под ногтями даже конопушки, и на языке…
Голова по отношению к фигуре у него очень мала и это вызывало ехидные вопросы у некоторых умников: где же, дескать, мозги помещаются?
Он однажды услышал и объяснил популярно, показывая кулак – намного больше головы своего сердитого хозяина.
– Во! Гляди внимательно! Гляди и нюхай! Здесь мои мозги! Ещё вопросы есть?!
Вопросов больше не было: с Евдокимкой лучше не связываться. Издавна замечено: рыжий да красный – человек опасный. Он это подтверждал и характером, и повадками: в ярости был несокрушим и раскалялся до того, что вот-вот и полымя пыхнет из ноздрей, и дымина повалит из рыжего уха…
Знали про него немного: родился на далёкой беловодской стороне; в деревню приехал из заключения – к заочнице (вместе со Стахеем письма сочиняли «двустволкам», ну то есть, девушкам).
У Евдокимки с детства обнаружился редкий талант к рисованию.
– Учись! – наставляли заезжие художники, в детском доме разглядывая этюды паренька. – В беловодский городок езжай или в Москву, но обязательно учись! А то будешь… Леонардо-Недовинченный.
Не послушался парень. Крутил баранку на родимом беловодском тракте, иногда помогал оформлять клуб, контору – вот и все уроки рисования.
К нему однажды пришли старухи.
– Сынок! Ты мастер, ты знаешь, где поставить золотую точку. Ты нарисовал бы нам иконку Беловодской Богоматери, а то совсем, как нехристи какие – ни одной иконки такой уж не осталось.
Парень подумал, подумал тогда и отмахнулся:
– Ну её к матери… Это ж надо несколько недель не пить, не жрать – готовиться к такой большой работе. А у меня душа горит! Не, бабки, не, я не созрел ещё…
А между тем рука зудела у художника, серьёзного труда просила. И тогда он сделал то, для чего созрел. С каким-то шоферюгою поспорил он с похмелья и замастырил… свеженький червонец, да такой великолепный – комар носа не подточит. Только одна закавыка была в той денежке: «водяные знаки препинания» отсутствовали. Волнуясь, они пошли в магазин и проверили – купили водки с тем шоферюгой.
Продавщица даже глазом не моргнула – взяла червонную хрустящую бумажку.
Посидели за столом, отпраздновали.
– А четвертную сможешь? Или слабо? – подзадорил собутыльник.
– Попытаюсь. Только надо мне оригинал иметь перед собой, а то я четвертную редко вижу. Могу ошибиться.
«Оригинал» заняли у соседа. С этой купюрой пришлось повозиться художнику – лицевая сторона с портретом Ленина, с гербом страны советов выходили не очень достоверными. А «водяные знаки препинания» – тёмные и светлые пятиконечные звёзды – почему-то получались такие, что светились в темноте. Евдокимка пуда три бумаги перевёл, покуда не добился фантастической похожести: три купюры на столе рядом положил – настоящие и поддельную, потом зажмурился, перемешал их, перетасовал, и даже сам не сразу разобрался, где какая. А продавцы тем более прочухать не могли – принимали, что называется, «за чистую монету». И зашуршала в кармане своя, домотканая денежка. И началась у Евдокимки Стреляного разлюли-малина с музыкой, с гусарскими замашками. Только недолго музыка играла и недолго фраер танцевал. В сельмаг ревизия нагрянула из города. Дотошный ревизор Володя Богов улыбнулся в чёрные усы и говорит: к нам, дескать, от вас поступают самопальные купюры без водяного знака препинания. Продавщица на колени жахнулась: не виновата, голубь, не губи; рыжий какой-то чёртяка по тракту катается, деньгами сорит, как мякиной, у меня даже сдачу не взял – рупь семнадцать. Позвонили в милицию, те приехали с обыском, обнаружили в доме цельный мешок заготовок – аккуратно порезанную бумагу 124 на 62 миллиметра; полведра фиолетовой краски нашли; увеличительные стёкла, волосяные кисточки и прочие прибамбасы, необходимые в талантливой работе фальшивомонетчика. А самое главное – тут же, на кухне, за шторкой на бельевой верёвочке висели на прищепках свежесохнущие купюры «без водяного знака препинания». И загремел Евдокимка по диким степям Забайкалья, где золото роют в горах…
