– Видишь, Борис?… Вон опять рефрижераторы идут друг за другом. Рыбку везут к нам – ажно с Атлантики!
– Да-а, золотая рыбка получается. Я в курсе, – Боголюбов чуть не сплюнул под ноги. – Ни рыбы, ни моря. Комбинат нужно давно закрыть, а мы смешим весь белый свет: возим рыбку из-за моря в пустыню. Только в стране дураков до такого додуматься могут!
– В стране дураков поле чудес – вот эта пустыня! – Волоха выкинул пожеванную папиросу. – А комбинат? Что комбинат? Его скоро закроют или как это… перефро… перепропеллируют? Ну, маму их, словечечко придумали.
– Перепрофилируют, – подсказал Боголюбов. – А как же ваш начальник над консервами?
– Консерватор? – Волоха состроил недовольную мину. – Да они его держат, по-моему, так… для отвода глаз. А ему это нравится – начальник всё-таки. А на самом-то деле там уже командует другой. Там уже два цеха под какие-то игрушки оборудовали. Станки из-за границы привезли и прочее. Видел чёртиков таких – рогатых, черненьких? Это здесь производят. Старые моторы, якоря переплавляют и делают… Ха! Слышь-ка! Я первый раз, когда увидел этого чёрта – мне один знакомый подарил, по пьянке сунул в сумку, а я пришёл до дому кривой, как сабля. Лег, поспал. Продираю шары… Ох, думаю, мля-мармоля, похмелиться бы чем?! Только подумал, веришь ли, нет, но я тебе не вру… Только подумал, а рогатый этот хрен уж тут как тут. Подошел к бутылке – она стояла на окне за шторкой. Слышу: буль-буль, а потом, гляжу, стакан поехал по подоконнику и доехал прямо до моей руки – хорошо, что койка у окна… Ну, думаю, вот это я нахрюкался!
Доктор слушал его, изумлялся.
«Эге, – качал головой, – вот это игрушечки делают! Кто же это у нас такой мастер?»
– А кто там командует?.. В этом «игрушечном цехе», где производят рогатых чертей?
– Кикиморин какой-то, что ли. Он здесь недавно, я его не знаю. Да толку-то с этого цеха? Люди всё равно отсюда разбегутся. Здесь только смертникам жить.
– Да, – согласился доктор. – Почки у всех барахлят, желудок, печенка. Водичка-то? А? Можно сказать, яд голимый!
– Это верно, Борис. Вода стала – ни к черту! Лучше водку пить, чем эту гадость. У меня до армии здоровье было – любой жеребец позавидует. Зубы – кремень! Я гвозди дергал на спор! Двухсотку заколотят почти до самой шляпки, а я зубами р-р-раз!.. И поллитровка у меня в кармане! А сейчас, гляди, пораскрошились: и сигарету скоро нечем будет придержать… Старики в нашем роду до сто второго года доживали. Мой прадед с колокольни спрыгнул, когда храмы рушили… Звонарь – без колокола жить не мог! Сто два года было звонарю, ты представляешь? А теперь? Как мухи мрут. Я прошлым летом батю схоронил. Может, слыхал: Красавчик? Знаменитый был жених в округе, покуда беркут с неба не сорвался и не повредил ему портрет…
Мир тесен. Тесен. Бывший доктор с грустной нежностью стал рассказывать Звонарёву о встрече с его отцом. Вспомнил заснеженную станцию в предгорьях беловодской стороны, валенки, тёплый крестьянский тулуп; сено в розвальнях и резвый лошадиный бег в завьюженную даль.
Как странно жизнь порой играет судьбами. Сошлись на время люди, пожали руки, обменялись парой пустяковых фраз – и прощай навеки. Не забыть бы нам, грешным, среди повседневных сует: каждая первая встреча с любым человеком может оказаться и последней; не скупись на добро, не припасай на завтра своё сердце. Жизнь черновиков не признает: слова и поступки – всё пишется набело.
* * *
Весь день прошёл в дороге: пришлось кое-где буксовать на песочных барханах, и пришлось давать кругаля – объезжать глубокие овраги, которых ещё недавно не было.
Солнце, натужно краснея, в землю уже зарывалось на горизонте, когда они добрались до маяка – длинная тень лежала у подножья. Волоха торопился на свидание к своей матане – ночевать не захотел. По-быстрому выгрузив продукты, он торопливо залил запасную канистру дизельного топлива, попрощался с доктором – и был таков.
Железный грохот вездехода затих в вечереющей мгле рукотворной пустыни. Ветерок доносил слабый запах йода – море дышало, чуть слышно шурша на камнях.
Глядя на белую башню, стоящую на возвышении, Боголюбов грустно улыбнулся и немного театрально поклонился.
«Ну, здравствуй, маяк! Не заждался ты меня, однако! Не случайно к тебе завернула моя первая дорога в ту далёкую зиму, когда я оказался в этих краях… – Он руки распахнул – крестом. – А что? Хорошо здесь! Тишина! Красота! На сотни километров – ни друга, ни врага!.. Ох, как громко нынче сердце бьётся! Разучились мы к нему прислушиваться в современном шуме-гаме. А по сердцу надо бы выверять нам каждый шаг, друзья!.. Тишина… Звезда встает над горизонтом. Или, может быть, это Надежда сигналит – соседний маяк? Или далёкая Вера?.. Кто же их зажигает в разбойной глуши беловодской пустыни? Но кто бы ни был – спасибо тебе, человек! Маяки должны светить! Спасибо!»
Привыкая к тёмной тишине, Болеслав Николаевич посидел на крыльце маяка. Думал о чём-то, не замечая времени. Впервые за многие-многие месяцы он вздохнул легко, свободно. И ощутил себя, наверное, самым счастливым человеком на Земле.
И, не в силах удержаться от нахлынувшего чувства радости, он петухом прошёлся по избе смотрителя, каблуком притопнул в пол: «Опля! гуляй, парнишка, покуда холостой!.. Эх, и сплясал бы, да не умею: ноги разные – левая да правая…» – Он засмеялся, глядя на «разные» ноги. Хлопнул руками. – Ура! Никого! Сам себе господин! А много ль надо человеку, если вдуматься? Крышу над головой, кусок хлеба, хорошую книгу да чтобы дурака-начальника не было рядом. Вот тебе и рай!..»
Боголюбов печь затопил. Чай поставил кипятить. Хотел включить, проверить старенькую рацию, при помощи которой маяк был связан с «большой землёй». Но рация уже давненько превратилась в груду пыльного железа – зелёный глазок не горел, а динамик даже слабого шипения не издавал. «Аккумулятор, может быть, сел, – подумал доктор. – А может, и хуже того – перегорело что-нибудь в нервной системе…»
Посмотрев на флягу с медом, Боголюбов посерьёзнел и пошёл на кладбище: поклониться прежнему смотрителю и мысленно попросить у него благословения на здешнее своё житьё.
Стемнело. И воздух чуток освежился. Ветер, слабо набегая со стороны рукотворной пустыни, попахивал протухшей рыбой. Над высыхающим беловодским морем полыхали густо разбросанные созвездья, похожие на крупную морскую соль, проступившую на небосводе. В бескрайнем высоком покое был слышен тот призрачный звон, что навел однажды поэта на блистательную мысль: «Ночь тиха, пустыня внемлет богу и звезда с звездою говорит».
Только разве к этой безобразно-горестной пустыне обращался человек в те времена? И в страшном сне, и в самой страшной сказке никто не мог себе представить в прошлом и сотой доли грандиозного разбоя, захлестнувшего сегодняшнюю Русь!..
Варяги, золотоордынцы, пасынки, а вслед за ними и сыновья, забывшие родство, – почему и откуда не иссякает в ваших чёрных жилах клокочущая ненависть и злоба к Матушке-Руси?.. То ли застряла она костью в горле у какого-то прожорливого дьявола, то ли дорогу перешла она кому?.. А если так – здесь виноватых нету: иди своим путём, любезный, и на чужой каравай рот не разевай – зубы обломаешь ненароком; история доказала это не однажды, и ещё докажет, не дай бог.
