Годы и годы пройдут с той поры. Много будет событий в судьбе Боголюбова. Иные из них промелькнут без следа; что-то с годами зарастёт травой забвения, а что-то незабудками зацветёт в душе и в сердце. Но то, что случилось в далёкий тот день, когда вдруг он и сам убедился, что «современный апокалипсис уже не за горами!» – это будет свежо, так свежо в его памяти, будто случилось несколько минут назад и волосы от страха ещё не улеглись на голове.
29
Предчувствие беды не обмануло тогда Боголюбова.
Солнце в чистом небе уже перевалило на полуденную сторону небес, когда Болеслав Николаевич выехал к Тёплым Ручьям – «неперспективной» беловодской деревеньке, славившейся дивными русскими хлебами, за которыми, кстати сказать, не гнушались посылать своих гонцов и те двуличные, кто объявлял эти места никчемными. Хозяйки здесь ещё не разучились выпекать-вынянчивать высокие прекрасные хлеба невероятной мягкости: буханка большая, а унести её можно в одном кулаке. Румяный, вкусный хлебушко, а запашистый – спасу нет.
Навстречу потянуло ароматами Тёплых Ручьев, это прибавило путнику силы. Лыжи быстрее по снегу заскользили, зачиркали… Эх! Боголюбов проглотил голодную слюну и, раздухарившись, промчался по косому склону, рискуя врезаться в торчащий из-под снега острый огородный частокол, поджидающий на повороте. Но сноровка сохранилась ещё в теле – он со свистом выкатился в узенький проулок и, довольный собой, улыбнулся.
И вдруг чёрный котенок промелькнул перед ним – мохнатый, красноглазый, с длинным хвостом, растрясающим сажу по следу. На несколько мгновений растерявшись, Боголюбов перекрестился – чур меня, чур! – и котёнок обернулся чугунным чёрным чёртиком, сидящим на торце оградного столба, куда успел запрыгнуть.
Настороженно замерев и ощущая что-то неладное, Боголюбов скользнул глазами по домам, огородам и, уставившись на солнце, затаил дыхание. «Вот он… – мелькнуло в голове. – Вот он, апокалипсис! Дождались!..»
Правый нижний край солнца медленно, неумолимо чернел, будто выгорал до дна. Свет незаметно уходил с окрестности, как уходит из горницы ночью, когда убавляют у лампы фитиль или когда в той лампе керосин кончается.
Птицы первыми почуяли недоброе. Бестолково загалдели, закружились над деревней, но тут же враз притихли – попрятались по гнездам и укромным уголкам. На далёком пустыре – истошно, высоко, протяжно – завыла вдруг собака или волчица с такими человечьими подвывками, как будто рядом с нею находился покойник. И по всей округе вдруг запахло мертвечиной… Упавший с неба вихорь каким-то чертобесием опахнул деревню – высоким шумным веретеном пошёл крутиться он между берёз, обдирая с них нежную белую кожу; между ёлок и осин за огородами. Вихорь засвистел на голых ветках могучего тополя, где находились пустые гнезда грачей – грачевники. Невидимым хвостом шарахнул он по макушкам сосен – разрушенные птичьи гнезда полетели в небесный морок, мёрзлый искристый иней посыпался на крыши и на изгороди… С тихим, заунывным стоном лопнул колокол на колоколенке и зашаталась, как живая, церковь на берегу, рассыпаясь по бревнышку и растрясая гнилушки во мгле… Темно-васильковым цветом окрасился в полях померкший снег, а затем его словно присыпало пылью – светло-бурый стал, грязный, похожий на безбрежную пустыню холодной осенью…
Пораженный увиденным, Боголюбов куда-то побежал, утопая в этих серых пустынных «песках»… Тени отовсюду наползали на него, ширились, густели по-вечернему…
И вдруг увидел он спокойного Христа, сидящего на камне посреди пустыни, жилистым замком замкнувшего загорелые руки и грустными глазами провожающего солнце в последний путь.
– Господи! – закричал Боголюбов в безмерном отчаянье. – Помоги! Ты ведь можешь! Спаси и помилуй!
– Зачем? – тихо спросил Христос.
– Во имя жизни многих поколений!
– Нет, – сказал Христос, продолжая наблюдать за смертью солнца, которое задумывал Господь и вечным, и нетленным. – Нет. Не сегодня, так завтра– всё равно вы подрубите сук, на котором сидите.
– Не подрубим, Господи! Мы образумимся!
– Нет. Я в этом убедился. Нет.
Боголюбов рухнул на колени и хотел поцеловать край алого хитона у Христа. И ноги целовать Ему готов он был.
Мягко отстраняясь от человека, Христос поднялся с камня и посоветовал, прежде чем исчезнуть в сумрачной пустыне:
– На Бога надейся, а сам не плошай.
Человек оторопел.
– Да что же я сам-то? Что могу сейчас?
– Подставь плечо. И ныне, и присно, и вовеки веков!
И Христос пропал – как не бывало. И человек остался один в тишине, в растерянности. А солнце между тем с каждою минутой уменьшалось, приобретая вид широкого серпа. Стекла в дальних избах кособоко заблестели, отражая слабеющий свет, и лучезарно высветилась жестяная какая-то маковка церкви, стоящей на том берегу. Высветилась и поманила к себе Боголюбова…
Утопая в сугробах, он пошел, а потом побежал на тот берег, ещё не совсем понимая, зачем это нужно ему, но догадываясь: наверно, там и надо будет где-то ему подставить своё плечо. По дворам, когда он приблизился к деревне, петухи вдруг заорали в тишине, не то приветствуя «вечернюю» зарю, не то пытаясь криком нечисть отпугнуть…
Недалеко от Боголюбова истошно заблажил ребенок, забежал во двор – калитка хлопнула.
– Не бойся, внучек мой, не бойся, – успокаивал старческий голос. – Это затмение. Это злые духи скрадывают божий свет на небесах и в потемках ловят в свои сети христиан. Идём скорей в избу. Идём, не бойся. Нас не поймают, мало каши ели!
Не расслышав главные слова – о том, что это затмение – Боголюбов расслышал то, что ему хотелось: злые духи скрадывают божий свет на небесах. Именно так он сразу и подумал, а теперь вот и старуха подтвердила…
Глаза его от ужаса ещё сильней расширились.
Покинуто, понуро примолкла вся окрестная природа. Фонарь, целыми днями горящий возле мельницы, отчетливо стал проявляться во мгле. Молодой белый конь, запряженный в розвальни, сдавленно храпел у коновязи, перебирал передними копытами, как по горячему сплясывал; дрожь по телу перекатывалась волнами; конь боязливо косился на небо и ухо топырил штыком – гробовая тишина пугала и попахивала так, как пахнет воздух в трех скачках от пропасти.
А затем наступила полнейшая темень, и Боголюбов перекрестился, теряя присутствие духа и думая: «Все! Конец света! Вот он, апокалипсис… О, Господи! Да почему ж ты не помог нам, грешным? Да где же мне свое плечо подставить?»
Вокруг чёрного диска луны, заслонившего солнце, засеребрилась трепетная жаркая корона, похожая на корону Беловодской Богоматери, как будто она, Богоматерь, осознав, что Отец отвернулся от неразумных детей, решила помочь им по своей великой бабьей сердобольности. На помрачневшем небосводе, высыпаясь, наверное, из рукава Богородицы, вспыхнули сиреневые звёзды и планеты, а вдали, в предгорьях и заснеженной долине, кольцом шаталось призрачное зарево, освещая картины прежней жизни на беловодских землях, где царили покой и труд, любовь и совесть…
