Но эти заботы мало касались Купавы – хозяйством неохотно занималась. Смуглую кожу персиянки за зиму заметно высветлило, руки побелели до локтей, и свекровь белоручкой стала обзывать сноху.
Купава с нею больше не переругивалась. Молча сидела возле окна. Затаенно, мечтательно глядела в голубеющую даль…
И вот пришла теплынь. Берёза под окошком заплела зелёную длинную косу. Берега и сопки нарядились купальницей, саранами, Марьиными кореньями. Подснежники и ветреницы вышли на простор. Пчёлы, засидевшиеся в темницах, с восторженным гудом дырявили воздух над пасеками. Пахло свежо, ошеломительно. Неясные желания томят в такую пору и почему-то не спится ночами…
Персиянка на рассвете вышла из дому, постояла у калитки, наблюдая гаснущие звезды за рекой, слушая сонные шорохи ветра в садах и переплески речной волны; чей-то жеребенок в переулке бесновался от переизбытка силы и радости; подсохшую дорогу мял некованым копытом, останавливался вдруг, с любопытством обнюхивал цветок, полынный куст, и опять – не удержаться! – вскидывал трубой косматый хвост и мчался за околицу, летел, не чуя ног, и весёлым ржаньем отвечал на крики журавлей, косым углом проплывающих над деревней – в лазоревый дым поднебесья…
Соловей из Персии вернулся; ей почему-то казалось, что именно оттуда прилетел певун, жаркие приветы передавал Купаве: береговые кущи, острова кипели перезвонами – и на вечерней и на утренней заре… И душа звенела, к соловьям рвалась… Как во сне, Купава, улыбаясь, куда-то пошла со двора, – босые ноги мыла сизая роса на гибких травах…
7
Не сегодня сказано, не вчера замечено: летний день – на вес золота. Вставал Ванюша Стреляный раненько: огород, покосы ждать не будут. А нынешнее лето наметил он погорячее прежних. Свой дом решил срубить – просторные хоромы для персиянки, такие, чтобы можно было в них кричать: ау-у…
Трудолюбивый от природы, увлеченный, Ванюша азартно и весело растрачивал себя в любой работе.
Однажды с утра, направляясь в тайгу, Стреляный услышал за островами бойкий стукоток молотка о наковальню, мимоходом, вполуха услышал – не придал значения.
Вечером – звёзды роились уже над деревней – приволокся Ванюша домой, голодный, усталый, но довольный прошедшим днём и жизнью вообще… Но перешагнул порог – и сердце сжалось в предчувствии беды: непривычно тихо и пустынно было в горнице: ни жены, ни дочки не видать.
– Где они? – растерянно спросил у матери. – Слышишь?!
Старуха спину разогнула, отрываясь от кудели, и рукой махнула куда-то за окно.
– Ищи ветра в поле.
Он насторожился.
– Что стряслось? Ты можешь толком объяснить?
– Я откуда знаю? Пришла – их нету. И никто мне об них не докладал…
– А чего тогда руками машешь?
– А того и машу! – осерчала старуха. – Или сам не замечал за нею? Сколько волка ни корми, он всё в тайгу поглядывает, так и она…
Стреляный задумчиво пошарил по карманам, курево искал. Под руку попалась берёзовая безделушка, в лесу подобрал для дочуры – «подарок от зайца». Повертел игрушку в пальцах и, вздохнув, поставил на подоконник – рядом с другими таежными подарками: крупная кедровая шишка; рясная ветка рябины.
– Может, они в гости к кому-нибудь пошли? – подумал вслух.
– Да когда она к кому ходила в гости? Бука букой вечно тут сидит. – Мать вздохнула. – Как я говорила тебе давеча, когда вздумал жениться…
– Ну, хватит! – оборвал он. – Не начинай.
Старуха молча, но сердито поплевала на пальцы – спутанную нитку стала расправлять. Ванюша покосился, подумав, что это мать в сердцах на него наплевала – так уж был ей не по нраву сыновний выбор, так уж они со свекровью характерами не сошлись.
Собираясь что-то резкое ответить матери – в ответ на эти молчаливые плевки – Ванюша вздрогнул.
Голодный оставленный конь возле окошка заржал. Хмурясь, он пошёл, забыв пригнуться – лбом чуть не ударился о дверной косяк. Скоро и сноровисто Ванюша распряг жеребца и в поводу повёл по сумеречной тропке – напоить. Река была недалеко – через дорогу.
Из-под берега в лицо дохнуло свежестью. Созвездья опрокинуто лежали на широком зеркале реки. Гудящими столбами роились толкунцы по-над водой, и слышался далёкий перекат за островами, где поутру стучала наковальня – Ванюша вспомнил вдруг.
Споткнувшись на круглом галечнике у берега, жеребец выбил подковой из камня целую пригоршню искр – вскинул морду, словно боясь обжечься, тревожно фыркнул и ступил в темно-фиолетовую, кажущуюся густою, воду. Звёздный свет зерном дробился возле губ и, отражаясь, подсеребривал глазное яблоко.
Конь почуял что-то в темноте под берегом, забеспокоился. Ванюша, поторапливая, раздраженно дёрнул повод и вдруг заметил чью-то лодку: сопротивляясь течению, весла протяжно покрякивали и с шумом вырывались вверх…
Плоскодонка причалила – мягко стукнулась носом в чернозёмную заводь. Стреляный узнал соседа своего – заядлого рыбака и охотника. Поздоровались, покурили, немногословя. Уходя, сосед похлопал жеребца по тёплой холке:
– Хорошая коняга. Присматривай за ним, а то опять цыгане объявились.
Ванюша вздрогнул. Молча выплюнул окурок.
8
Утренняя зорька заалела над цыганским табором. Прямым столбом шёл в небо дым костра – верная примет на краснопогодье. Деньки стояли ядреные. Эх, жалко время тратить… Но и paбoтa нынче валится из рук: только про Олеську да Купаву и думает…
Соскользнув на лодке вниз по течению, он отыскал жену в таборе, урезонить пытался, но бестолку: не желает, видите ли, возвращаться в тесный дом – будет спать под звёздами и ветром укрываться.
– Спи! А мне отдай Олеську! – вспылил он. – Ты себе ещё приспишь, я вижу!
– Не отдам. Внучкой Барона будет – баронессой!
– Купава! Я добром тебя прошу: или ступай в деревню, или…
За спиною у Ванюши пожилой цыган ковал коня, нахмурился:
– Зачем крычать? Нехорошо, романа. Купава остаётся. Рэшэно.
Стреляный махнул рукой, оглядываясь:
– Не суйся в наше дело! Жуёшь свои гвозди и жуй себе молчки!
В зубах у цыгана торчали сверкающие шляпки ухналей: приподнимая верхнюю усатую губу, он выталкивал гвоздочки языком – слетали в грубую ладонь. Поставив рысака на новые подковы, кузнец пошёл куда-то и вернулся с дюжиной плечистых молодцов-бородачей.
Угрожая оружием, они обступили рассвирепевшего гостя. Он поначалу хотел показать им, где раки зимуют, но потом спохватился – рядом дочка, жена; они ведь могут пострадать; по крайней мере, дочка может перепугаться так, что заикой станет.
– Всё, всё, всё! – Ванюша руки вверх поднял. – Я ухожу. Но не прощаюсь.
Стволами подпирая под бока, его проводили до лодки.
Стреляный отплыл немного, остановился за островом. «Ладно, ребятки, поиграем в прятки. Я вам дочуру ни в жисть не отдам! Чтобы скиталась по свету – ни кола, ни двора? Не-е-ет! Краше Беловодья всё равно ничего не найти. Баронессу она будет делать из неё! Барана бы не сделала, вот чего боюсь. – Он посмотрел на небо, на берег. – Все дела придется бросить. Караулить надо окаянных. Говорила же мамка, так нет…»
