В пустоте за Царскими вратами – как-то особенно гулко – раздался выстрел, сильно стегнувший по перепонкам…
Голубь закружился, ударяя крыльями по расписному куполу.
Матрос решительно ступил на дощатый клирос, поцарапанный подковами и сундуками, и увидел Ярыгу, не так давно пришедшего проверить, как тут заканчивают раздербанивать буржуйский храм.
Минутами раньше боцман спустился по каменной лестнице, оглядел подвалы – все подчистую подметено. Наступая на святые мощи, кем-то выброшенные из гробницы, Ярыга выбрался наверх. Закурил, сплюнул под ноги. И вдруг, увидев свечку неподалёку, зажёг её, чему-то ухмыляясь, отошел метров на десять, и прицельным выстрелом погасил…
– Нормально, слушай, – пробормотал он, обращаясь к бородатому какому-то апостолу, намалёванному на стене. – Глаз – алмаз, хоть я и не святой.
Он собрал ещё, сколько попалось под руку, – расставил, где только смог, и начал расстреливать зажжённые свечи. Сначала прицельно шмалял, затаивши дыхание, а потом почти бегло пошёл колотить…
Соловьём свистящая свинцовая пичуга срезала пламя под корешок и, улетая в дальний угол, врезалась в каменную стену, или протыкала старинную икону; оклады содрали, а «деревяшки», не все, но некоторые оставили. Довольный целким глазом, Ярыга щурился, шумно сопел и, засовывая левую лапу под тельняшку, блаженно поглаживал вокруг пупка.
Последняя свеча горела в Божьем храме.
Волкова точно в спину подтолкнули – торопливо подошёл и заслонил огонек, сиротливо трепетавший в синеватом прохладном полумраке.
– Эй ты, кишка! Побереги патроны! – Голос матроса звучал угрожающе гулко под сводами.
– Отойди, салага! – Боцман узнал его. – Брысь, говорю! Не ясно?
– Не ясно. Всего одна свеча горит, потому и не ясно.
Ярыга приподнял холодно взблеснувший маузер.
– Сейчас я и тебя… и свечку эту – разом потушу.
Моряк молчал. Не двигался. Только сжал кулаки, чувствуя, как слабнет сердце: «А ведь стрельнет, стерва!»
Боцман хищно улыбнулся, играя на нервах. Повёл оружием, будто прицеливаясь. И вдруг палец дёрнулся на спусковом крючке, и синевато-багровое пламя рванулось на конце ствола… И точно ветер шаркнул чуть выше головы матроса – пуля…
И лишь потом Василий услышал звук, ударивший под купол и хаотично размноженный эхом… Он побледнел и закачался. Истома вдруг, усталость навалились.
Ярыга, испугавшись, подскочил к нему. Тронул за плечо.
– Живой? – спросил чужим голосом.
У матроса во рту пересохло. Молча постоял, глядя на маузер, выдыхающий испарину порохового дымка. Неожиданно размахнулся, выбил оружие и мгновенно схватил из-под ног.
Побледнев, боцман попятился, глядя в чёрный зрачок ствола. Повернулся – и бегом из храма…
Волков на ходу нажал курок и услышал холостое клацанье бойка: патроны кончились.
Широко размахнувшись, моряк зло швырнул вдогонку пустой маузер. Облёгченно вздохнул, опускаясь на каменную паперть, и устало, вяло так опустил натруженные руки, точно милостыню тут просить собрался.
Ярыга тяжело наклонился – брюхо мешало – подобрал оружие, почистил о штанину и спрятал в кобуру. Потом огляделся – нет ли свидетелей позорного отступления.
– Свечечку жалеешь? Ах ты, контра! Сука! Мать твою и батьку! Я с тобой поговорю ещё! Волчара!
– Повезло тебе. Дешевка, – устало усмехнулся Василий. – А то бы я тебя тут уработал…
Телега подъехала к паперти. Розовощёкий местный парень – какой-то жизнерадостный активист – махнул рукою в сторону двери:
– Всё? Ничего не забыли?
– Не знаю, сам смотри, – отмахнулся моряк.
Активист улыбнулся.
– А у тебя что – глаза на затылке?
Он соскочил с телеги, шапку снял на пороге, но усмехнулся и тут же снова надел на рыжие вихры – скрылся во мгле за дверями.
– О!.. – зычно крикнул в пустоте. – А кто свечки запалил здесь?
Василий вздрогнул и резко встал.
– Какие свечки? Там одна была…
– Обнаковенные, – уже потише сказал парень и снял-таки шапку, добавляя задумчиво: – Богу – свечка, чёрту – кочерга.
Активист ушёл из церкви. А Василий стоял, изумленный: все свечки, в которые боцман стрелял – все до единой! – горели, расставленные кем-то в сумрачных углах. А та, последняя, какую Волков грудью заслонил, – исчезла.
«Господи! – Матрос перекрестился, озираясь широко открытыми глазами. – Нет, не мерещится. Вот чудеса!»
Затем раздался лёгкий шум за Царскими вратами. В проеме показался мальчик в белой рубахе, босой, – в руках горит высокая свеча.
– Ты почему здесь? – прошептал матрос. – Ты кто?
– Я – Грибоня… Боголюбин… Ты разве не знаешь меня? Ты ведь тоже Боголюбин…
– Кто? Я?
– Ну, да. Ты позабыл… Ты вспомнишь, погоди… Я поначалу тоже позабыл…
Мальчик повернул к нему бледное лицо, озарённое свечой. И что-то до боли знакомое было в этом облике, что-то родное, милое до слёз. Моряк ещё хотел что-то спросить, но мальчик закрыл за собою Царские врата, проговорив:
– Во имя отца, сына и святого духа, аминь!
И после этого мальчик медленно начал спускаться в подвал – Василий видел сквозь витиеватую резьбу ворот и подумал: догнать бы, узнать о чём-то важном и существенном, что могло бы, кажется, объяснить ему родство с этим храмом и островом… Разве он Боголюбин? Не Волков?.. Он двинулся к подвалу, заглянул в подземный ход, но вместо мальчика и пламени свечи увидел в темноте глаза волчицы, горящие зеленоватым фосфорическим светом.
– А где Грибоня?
– Здесь! – ответил женский голос.
– А ты кто?
– Душа его!
– Душа? Волчица?! – не поверил матрос.
– Кто тебе сказал, что я волчица? Глянь!
Ударил гром – и подземелье озарилось яркой вспышкой. И тихий-тихий синий купол неба открылся очарованному взору. Светлое облако сверху спустилось, играя очертаниями призрачной фигуры, становившейся всё более и более реальной. И вот он уже видит: женщина перед ним стоит – в белом платье, в золотой короне. «Кто ты? – хотел он спросить. – Ты царица? Волхитка? Богиня?.. Скажи! Не томи и не мучай! Давно пора поставить все точечки над «i».
– Спокойно, – услышал он высокий голос в тишине. – Мастер знает, где поставить золотую точку. Ты сегодня будешь главным мастером.
– Это как же так я стану мастером?
– А вот так, моряк. Всё очень просто. И запомни, моряк, ещё вот что: Россия – это наше золотое дно!
18
Осенние грозы – дело обычное для этой местности. Только необычно как-то происходило на этот раз. В небесах над куполами потемнело, но потемнело именно в то время, когда в белом храме не осталось ни одной святыни.
