Над селом негромко ухнул гром, как бы приноравливаясь к бою. В белом храме дрогнули полы, и где-то пискнула птица или мышь.
Волков, полуобморочно сидя за Царскими вратами, всем телом вздрогнул, приходя в себя.
Перед ним стоял двадцатилетний корабельный Дед – механик на флотском жаргоне. Белокурый, весёлый Дед наклонился над ним, за плечо потряс и хохотнул:
– Притомился, работничек? А мы тебя потеряли. Айда. Скоро будем отчаливать.
Василий протёр глаза. Поднялся. Голова болела; виски стучали. И сердце – сердце места не находило.
– Фу, даже не помню, как заснул. И такое мне, Дед, примерещилось… просто кошмар…
– А что такое? Ну, пошли. – Дед потянул за рукав. – Пошли, потом расскажешь.
Ажурные ворота храма, кованые из железного гранёного прута, были уже кем-то сбиты с петель – валялись на земле. Волков, обескуражено покачав головой, зачем-то захотел поднять одну половинку ворот, но железо оказалось неподъёмное, а молодой весёлый Дед даже не подумал придти на помощь – торопился к берегу.
Раздался могучий гудок парохода.
Дед, ушедший вперёд, оглянулся.
– Я не понял! – прокричал он. – Ты остаёшься? Или как?
– Остаюсь… – пробормотал Василий, прощальным взглядом окидывая эту чужую вроде бы и в то же время такую родную округу.
На улице посвежело.
Тучи, сбитые ветром в тяжёлые серо-землистые комья, проплывали над островом. Накрапывал дождь, крупной каплей позванивая по жестяным куполам, по крыше крестильного домика, по козырькам и водостокам. Вороньё, нахохлясь, перетаптывалось на мокрых ветках, перепархивало с дерева на дерево в саду у часовни. Холодный вихрь ворошил стога за огородами, пылил по улицам. В незримой вышине над колокольней глухо галдели гуси, улетающие к югу…
И вдруг возникли, закружились редкие снежинки в воздухе, показались гусиным пухом. Внезапный странный снег, сорвавшийся откуда-то из горней глубины мирозданья, долго кружился в небе над Сторожевым, словно понимая, что он сегодня тут ещё не ко двору. Гонимый порывами резкого ветра, смешанного с пылью и шафрановым листарём, снег ложился и таял на тёплой земле, не готовой к зиме…
Отряхнувшиеся тучи, сделавшись легкими, поднялись, выпуская на простор по-вечернему тихое низкое солнце.
Пароход, гружёный ниже ватерлинии, задымил под берегом, разогрел котлы и с грохотом выволок якорь из туманной воды. Это был не первый храм, из которого все драгоценности вывезли, вот почему пароход двигался так неуклюже и так тяжело. Развернувшись, «Новая Россия» прогудела пугающим басом и, всё живее всплёскивая плицами, пошла вниз по течению.
За кормою в сумраке летела чайка, плакала.
В небесах – выше креста над главной колокольней – горела одинокая звезда.
19
Впереди было море – это ощущалось по широкому ветру, по горизонту, почти потерявшему берега, над которыми долго тлела красновато-желтая соломинка зари. Но море главным образом ощущалось при открытии кингстона – в машинном отделении. Кингстон – специальная такая задвижка или клапан, связанный с забортной водой, – начинал выдавать солоноватый фонтанчик, когда ему, кингстону, корабельный Дед башку сворачивал.
– Странно, – сказал этот Дед, когда Волков по трапу спустился в машинное отделение, похожее на преисподнюю, наполненную жарой и грохотом. – Странно, Вася. Куда мы идём? Ты не знаешь?
– А что тебя так взволновало?
– Кингстоны.
– Не в порядке, что ли? Так давай посмотрим.
И тут за обшивкой – за бортом, на уровне уха – раздался непонятный какой-то приглушенный удар.
– А это что такое? – насторожился Волков.
– Айсберг… – Дед усмехнулся. – Похоже, к нам кто-то причалил.
– Ох, ты, черт! – Василий всполошился и побежал наверх. – Я же на вахте. Хотел у тебя стрельнуть табачку…
– Давай, давай, катись! – поторопил чумазый Дед. – А то боцман стрельнет…
Была уже ночь. Пароход, застопорив машины, остановился, не бросая якоря. Из темноты прорисовался силуэт какого-то небольшого катера, идущего без опознавательных огней. Катер ненадолго причалил к пароходу – на палубу забрались две или три фигуры.
Ярыга молча встретил их. Молча проводил в каюту капитана, а сам остался за дверями – как часовой.
Ночные гости, вальяжно расположившиеся в креслах за столом, пили коньяк, посасывали дорогие сигары и совещались по-французски:
– Что будем делать с командой? Прикончим?
Жизнерадостный Бернар Анатоуль, потомок обрусевших французов, широко улыбнулся.
– Господа! Ну, зачем же так грубо? И так непрактично. А кто же потом пароход поведёт?
– А вы что предлагаете, месье Анатоуль?
Капитан загасил толстый бурый окурок в пепельнице из слоновой кости.
– У меня в команде почти все свои… Они, правда, и сами об этом не догадываются, но… – Бернар усмехнулся. – Но это так, месье. Один боцман чего стоит. Нет, людей надо беречь.
– Тогда в ближайшем же нашем порту перегрузим золото…
– Это можно. Это резонно. – Обрусевший потомок французов зевнул. – Выпьем, господа, за здоровье новой России! Пускай, как говорится, живет и процветает! Она, господа, пригодится нам ещё не раз…
– Да, лакомый кусок, слов нету! И народ, скажи на милость, до того наивен!
– Папуасы, господа! Какой народ? – Жизнерадостный Бернар снова улыбнулся от уха до уха. И тут же вдруг задумался. Посуровел. – Есть, правда, среди них один… Вот кого бы я убрал в первую голову. Пока такие моряки на корабле, мы будем себя чувствовать стесненно. В гостях, а не дома…
– Ну, так в чём же дело, месье Анатоуль? Вы тут хозяин или…
– Да вы не беспокойтесь, господа. Что касается нашего дела, тут никаких сомнений. – Капитан посмотрел на дверь, за которой стоял Ярыга; прошёлся по каюте и подумал: «Надо, наверно, позвать сюда боцмана, кружку водки дать ему для храбрости, и пускай готовит брезентовый мешок с пудовой гирей…»
Пароход неожиданно качнуло раз-другой, а потом завалило в такой крутой крен, что со стола полетели окурки, бутылка. Гости, не привыкшие к тому, что «почва ходит под ногами», изумленно охнули, слетев со своих мест и, оказавшись на четвереньках, в недоумении смотрели на капитана, спокойненько дымившего сигарой за столом и за дымом прятавшего снисходительную полуулыбку.
– Штормит, господа. А ведь странно, – сказал он. – На барометре штиль.
* * *
В приоткрытые стекла иллюминаторов, за которыми ночь раскидала созвездья, всё крепче и всё угрожающе слышалась широкая шипящая стихия. Тугие волны с белыми накрутами лениво шли наверх, лизали тусклый край луны, глотали звёзды и, дождавшись, пока пароход не окажется в огромной логовине – многотонной тяжестью рушились оттуда и железо мяли в жёстких лапах. Скрипели переборки, рвались провода антенн, подбитой чайкой стонал где-то расхлябанный под бурей такелаж… И в призрачно-туманном свете моря вдруг возникла бригантина и волевой, суровый, но справедливый капитан по прозвищу Рожа Ветров с трубкою, искрящейся у бороды. Бригантина шла на абордаж и уже находилась так близко, что неминуемо должно было случиться кораблекрушение, но этот странный бриг бесплотным духом прошёл сквозь современную плавучую громаду и Василий Волков ненадолго оказался под гудящим парусом – они его взяли с собой. Дух великого смелого предка вошел в его грудь и тогда он понял, на что надо решиться…
