Остатки басовых богатырей комсомольцы погрузили на санный поезд и повезли по зимнику в беловодский городок – на переплавку.
Следом Звонарёв бежал, как полоумный, падал на сани, обнимал останки своих родимых богатырей и рыдал, страшней, чем над покойником… Его оттаскивали. Гнали лошадей – скорей, скорей подальше от Сторожевого.
Собачонка бросилась по глубокому санному следу, восторженно облаивая рысаков, сороку, сидящую на кусту. Легко одолевши версты полторы, собачонка неожиданно остановилась, юля хвостом. Принюхалась, поскуливая. Голову вскинула, глядя вперёд. «Волки! Волки!» – вот что можно было прочитать в глазах у перепуганной шавки.
Волки прошли недалеко от зимника – тёплый след с короткой поволокой лежал в снегу, истаивал в морозном воздухе и будоражил собачью ноздрю.
Стая умно шла низиной, шла навстречу ветру – чтоб лошади не чуяли. Дворняга зарычала, поднимая дыбом рыжий воротник и одновременно трусовато поджимая хвост и лопухи ушей – и через минуту она уже во весь опор бежала в сторону деревню, шарахаясь от собственной тени.
* * *
Стая была небольшой: волчица, укрытая необычайно посветлевшей зимней шерстью, могучий матёрый самец, под вислозадой тушею которого то и дело с хрустом проламывался наст и оставались дыры от широких комковатых лап, трое прибылых и переярок – годовалый, глупый, но выносливый.
Рыскали всю ночь в окрестных падях и урёмах, к деревням принюхивались, истекая голодной слюной; тыкались мордами в комли продрогших осин, где снег помечен заячьим пометом и исчиркан лукавыми петлями.
На исходе ночи обнаружили сохатого в распадке, обложить хотели, но переярок сдуру спугнул раньше времени, и матерые только оттёрли сохача к реке и с наскока опрокинули в обрыв, надеясь кучу мяса добыть внизу. Однако не судьба: зверь долетел до середины обрыва, зацепился костяной рассохой за листвяжные стволы и оказался между небом и землей; откуда временами доносился до волков жалобно журчащий хрип и стон сохатого, и изредка на волчьи запрокинутые морды срывалась капля крови – дразнила.
Волчица, облизываясь, грозно морщила нос, ворчала, сидя на снегу и жёсткими глазами целилась под горло переярку – виновнику неудачи.
Голодные, злые потащились по светлеющему снегу в логово, но прекрасный слух поймал вдали фырчанье лошади, людские голоса – комсомольцы ехали в село Сторожевое за колоколами. Волки находились далеко и не успели наперерез, но что-то им подсказало: эти повозки ни в коем случае не надо упускать из виду.
И стая залегла в сугробах за околицей, дожидаясь возвращения людей и лошадей.
22
Ясное утречко было, мороз девкам уши колол и красные серьги раздаривал. Храмов, церквей и всяких поповских приходов было уже вдоволь закрыто и порушено в округе, и от этой весёлой, такой необычной и смелой работы – на благо всего человечества! – душа у комсомольцев ликовала, пела. И, находясь в приподнятом, задорном настроении, кто-то из девчат завёл звенящим голосом, а парни вдохновенно подхватили:
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим,
Кто был никем, тот станет всем!
Таёжные распадки глуховато вторили молодым голосом. Потревоженная птаха улетала от зимника. Тёмно-бурая куница, перескакивая с дерева на дерево, мелкий сор на снегу оставляла, так называемую посорку – куски коры, хвою и мёрзлую ягоду. А следом за куницей – тревожно, быстро – белка начала по веткам прыгать, «перепархивая» всё дальше и дальше от зимней дороги. И заяц, уютно спавший в лунке под берёзами, подпрыгнул – задал стрекача.
Окрестная живность как-то странно стала реагировать на эту песню, как будто понимая и текст, и подтекст этого воинственного гимна строителей светлого будущего.
Но зимнюю, особенно чуткую природу встревожили не столько голоса людей, сколько предчувствие опасности, которая шла по пятам за людьми.
Почуяли это и лошади – наддали ходу. Фыркали. Глазами косили по сторонам.
И только люди на санях были беспечны. Широко, раздольно пели, раскрасневшись на морозе, как на свадьбе после доброго стакана самогонки. Руками размахивали – сами себе дирижировали. Глазами сверкали то грозно, то ласково. Парни смотрели на девчат, подмигивали и ненароком заигрывали – дело молодое, неженатое. Девчата, комсомолки строгих правил, грубовато и чересчур серьёзно отбивались от приставаний.
– Ты руки-то прими, не распускай!
– А я чего? – басил возница. – Я нечаянно.
– За нечаянно – бьют отчаянно. Знаешь такую присказку?
– Это раньше было так. До революции. А теперь… Кха-кха… За нечаянно – дают отчаянно.
– Вот я тебе сейчас как дам, так шапка полетит!
В санях захохотали. Потом какое-то время ехали молча. По-хозяйски посматривали на колокола, а точнее – на безобразные и жалкие остатки, которые везли на переплавку.
– Сколько пудов тут, интересно?
– Боголюбин мне когда-то говорил, что в самом главном колоколе…
И вдруг на передних санях кто-то взвизгнул – пронзительно и тонко – точно кнутом стегнул по ушам. Лошадь коротко заржала. Голоса парней перемешались с голосами девчат. Началась какая-то неразбериха. Паника. Передние сани сначала замедлили ход, а затем рванули пуще прежнего…
– Волки! – раздался крик. – Смотрите! Волки! С обрыва спускаются!
Серые тени метнулись по берегу – пропали за деревьями.
– Может, назад повернуть?
– Ну, а толку-то? Теперь хоть назад, хоть вперёд… один чёрт…
Не поддаваясь панике, в передних санях приподнялся хладнокровный громила – Анисим Кикиморов.
– Ничего, ребята! У меня наган! – успокоил он, сунув руку за пазуху.
– Что твой наган – с тремя патронами? А их, смотри, штук десять! Эх, ружье надо было, я же вам говорил… Так вы: «Давай, быстрей, быстрей…» А что теперь?
– Гони, давай! Что? Разболтался…
Лошади испуганно выкатывали дикие белки, храпели под ударами, но бежать быстрее не могли – груз тяжёлый. Комсомолки визжали, побледнев, – даже румянец пропал.
Неумолимо, хоть и медленно, расстояние сокращалось: серые точки росли, вытягивались, обретая головы, хвосты. Перепрыгивая через валежины, пускаясь напролом через кустарники, волки двигались крупным галопом один за другим – так легче в глубоком снегу. А вот и крепкий наст под ноги подвернулся, благодать: ощутив опору, стая развернулась веером и перешла на бешеный карьер…
Два крайних – слева и справа – ринулись наперерез.
– Нет, не успеем! Не уйдём! Ой, мамочки! Ой, догоняют!
– Тише, бляха-муха! Не пищи! – разозлился Анисим Кикиморов. – Парни, надо вот что… сбросить груз!
До полусмерти перепуганные лошади с трудом остановились. Тёмные от пота, трясущиеся спины и бока дымились на морозе.
