Честно говоря, рад был бы и не узнать.
Ну что нам стоило пройти мимо?
– У них какие-то проблески разума, – сказал я. – Может быть, коллективный разум?
Домик, в котором мы укрылись, увидев первых восставших, стоял совсем рядом с музеем. Здесь было чисто и пусто. Ни людей, ни оружия, ни даже еды – перед уходом хозяева всё выгребли. Серьёзным укрытием дом послужить не мог, но, похоже, мы на некоторое время спрятались. Если восставшие нас и чуяли, то локализовать точно пока не могли.
Как же они ориентируются? По запаху? Звуку? Зрению?
Восставшие сходились к нам со всех сторон, так целенаправленно, что это и впрямь походило на разумное поведение.
Уже потом я понял, что все было совсем наоборот. Здесь, в музее, жители посёлка долго держали оборону. Может быть, огромное количество танков подсознательно вызывало у них доверие, надежду справиться с врагом?
Увы, эти танки давно уже были не на ходу. Это были всего лишь экспонаты. Восставшие ворвались в музей и перебили его защитников. А потом, насытившись, разбрелись во все стороны – совершенно хаотично, не выбирая направления.
Мы совершенно случайно миновали кольцо расходящихся восставших и явились как раз в эпицентр недавней бойни. Так что когда восставшие нас почуяли и стали возвращаться – они появились со всех сторон. То, что выглядело разумом, являлось как раз его отсутствием.
Но мы этого не понимали. Ни я, ни Ольга.
– В любом случае надо бежать, – сказал я. – Они медленные. Проскочим.
– Вон тот быстрый, – сказала Ольга. Голос у неё стал совсем спокойный.
Я посмотрел на восставшего без левой руки, ковылявшего между танками. Из порванного в клочья рукава торчала какая-то нелепая бурая культя. Отрастает у него рука, что ли? Похоже, что отрастает.
Но ковылял восставший и впрямь очень бодро. Казалось, что он вполне способен и на бег. При жизни он был молодым и спортивным, может быть, поэтому?
– Прорвёмся, – сказал я, взвешивая в руках нож. Ледоруб по-прежнему висел у меня на поясе, но прихваченный из кафешки тесак казался удобнее. Он был дешёвый, но хорошо заточенный и здоровенный, как мачете. – Я бегу впереди, если кто-то кидается, отсекаю голову. Вы за мной.
– Ну надо же. Герой, – сказала Ольга. Она была спокойна, так спокойна, что я, никогда не сталкивавшийся с женскими истериками, не понял, что внутри она давно уже кричит и бьётся в припадке паники. – Денис, ты можешь делать что угодно, но мы останемся. Москва рядом. Сюда придёт помощь.
– Ольга, это не укрытие, – успокаивающе сказал я. – Мы прорвёмся. Верь мне.
– Я не побегу. Мы укроемся в музее. Смотри, там окна узкие, как амбразуры. И двери должны быть крепкие. Это же военный музей. Там должны быть очень крепкие двери.
– Почему тогда они открыты? – спросил я.
До музея и впрямь было совсем недалеко. И выглядел он внушительно. И восставших между нами и музеем не было. Пока ещё не было.
– Никто не успел добежать, – сказала Ольга. – А мы успеем. Мы закроемся и пересидим. Они уйдут.
– Они не уйдут, – сказал я. – Как только увидят нас – будут искать лазейку. Будут ломать двери и окна. Рано или поздно прорвутся.
– Нет, – сказала Ольга. Она прижимала сына к себе, тот не спал, но молчал, словно понимал серьёзность происходящего. Только смотрел на меня. Будто просил о чём-то.
То ли согласиться с Ольгой. То ли, наоборот, переубедить её.
– Ольга…
– Мы остаёмся, – твёрдо сказала жена. – Я решила.
Может быть, была виновата усталость. Может быть, уходящее время, последние секунды, пока восставших не было рядом.
– Ты не можешь решать за сына, – сказал я. – Хочешь – оставайся, а мы убежим. Поняла?
Ну она же не могла на это согласиться. Верно?
Мы бы убежали.
А потом я извинился бы за резкий тон.
– Это ты не можешь решать за моего сына, – сказала Ольга, и лицо у неё побелело.
– Очень даже могу, – сказал я. – Это наш сын. Общий.
– Не твой, – сказала Ольга.
– Как это – не мой?
– Это мой сын. И Андрея.
– Какого Андрея?
– Помнишь, я встречалась? Андрей. Из банка.
– У вас же всё было несерьёзно, – пробормотал я. – И ты же с ним перестала… встречаться… когда мы познакомились…
– Не сразу, – сказала Ольга, глядя мне в глаза. – Я между вами выбирала. Забеременела от него, но он сказал, что жениться не намерен. Пришлось выбрать тебя. Извини. Но это не твой ребёнок, и ты не имеешь права рисковать его жизнью.
Я молчал. Было так тихо, что даже в ушах звенело.
Только зачем-то завывал однорукий восставший, бродящий среди танков.
– Уэ-э-э! Уэ-э-э!
Вот зачем он это делает?
Других зовёт?
– Ты извини, но так часто случается, – сказала Ольга.
Я переложил тесак в левую руку и очень спокойно дал Ольге пощёчину.
Она замолчала. Смотрела на меня, будто не веря в произошедшее.
Мы даже не ругались никогда.
Ребёнок на груди у Ольги тихо захныкал.
– Мы убежим отсюда, – сказал я. – Выберемся на дорогу, нас никто не догонит. А там… потом поговорим. По паспорту ты моя жена, а он – мой сын, ясно? И я буду решать, что нам делать. Так тоже часто случается.
– Денис… – сказала Ольга.
– Потом, – сказал я. – Времени нет. Я впереди, ты за мной. Поняла?
Ольга кивнула.
– Не урони… своего сына, – добавил я.
Может быть, я зря добавил это слово. «Своего». Порой любое слово может стать очень гадким.
– Пошли, – сказал я, подталкивая Ольгу к двери. Она послушно шла. – На счёт три. Раз, два… три!
Я распахнул дверь, и мы выбежали на бетонную площадку, где навсегда застыли старые танки.
– За мной! – крикнул я, побежав прямо на однорукого восставшего. Тот уже увидел нас и бодро двинулся навстречу. И впрямь очень шустро, пешком от такого не убежишь…
Первым ударом я отсёк ему уцелевшую руку.
Вторым – голову.
Старый поварской тесак оказался на удивление удобным для рубки гнилого мяса.
