Теперь до Кобёрна дошли слухи, что в мечетях и на базаре велись дикие разговоры о священной войне против американцев, которая должна была начаться на Ашуру. Это случилось пять дней назад, однако же американцы в Тегеране вели себя на удивление спокойно.
Кобёрн вспомнил то время, когда был введен комендантский час: это мероприятие даже не помешало ежемесячной игре в покер сотрудников «ЭДС». Он и его партнеры просто приводили с собой своих жен и детей, превращая игру в вечеринку с ночевкой и оставаясь до утра. Они привыкли к звукам стрельбы. Большинство крупных столкновений происходило в более старом, южном районе, где располагался базар, и в зоне вокруг университета; но время от времени выстрелы раздавались везде. После нескольких первых случаев у американцев развилось странное равнодушие к ним. Кто бы ни говорил, делал паузу, затем возобновлял речь, когда стрельба прекращалась, точно так же, как это могло бы иметь место в Штатах, когда над головой пролетал реактивный самолет. Все выглядело таким образом, как будто они и мысли не допускали, что выстрелы могли быть нацелены на них самих.
Кобёрн не был совершенно равнодушен к стрельбе. Ему довелось часто попадать под огонь в молодости. Во Вьетнаме он служил пилотом как тяжело вооруженного вертолета при поддержке наземных операций, так и летательных аппаратов, транспортировавших вооруженные подразделения или боевое снаряжение, приземлявшихся и взлетавших на поле боя. Кобёрн убивал людей и видел, как люди умирают. В те дни в армии награждали «Авиационной медалью» за каждые двадцать четыре часа боевых вылетов: Кобёрн вернулся домой с тридцатью девятью такими медалями. Он также получил два креста «За летные боевые заслуги», две «Серебряные звезды» и пулю в ляжку – самую уязвимую часть тела пилота вертолета. В течение того года молодой пилот узнал, что может довольно хорошо владеть собой в бою, когда дел было по горло и не оставалось времени на испуг. Но каждый раз, возвращаясь с задания, когда все было кончено и он мог обдумать то, что сделал, колени у него начинали трястись.
Странное дело, но Кобёрн был благодарен судьбе за этот опыт. Он быстро возмужал, и это обеспечивало ему преимущество перед своими ровесниками в деловой жизни. Это также внушило ему здоровое уважение к звукам артиллерийского огня.
Но ни большинство его коллег, ни их супруги не испытывали подобных чувств. Когда обсуждалась эвакуация, все выступали против. Они вложили время, труд и гордость в подразделение «ЭДС корпорейшн Иран» и не желали расставаться с ним. Их жены превратили съемные квартиры в настоящие семейные гнездышки и строили планы на Рождество. У детей были свои школы, свои друзья, свои велосипеды и домашние животные. Несомненно, они внушали себе, что, если мы все притаимся и будем выжидать, неприятности минуют нас.
Кобёрн попытался убедить Лиз отвезти детей обратно в Штаты – не ради их безопасности, а потому что может настать время, когда ему придется эвакуировать одновременно около 350 человек. В таком случае ему придется посвятить этой задаче полное и безраздельное внимание, не отвлекаясь на личное беспокойство о своей семье. Лиз отказалась уехать.
При мысли о Лиз Кобёрн вздохнул. Лиз была весела, взбалмошна, и всем нравилось ее общество, но она никоим образом не принадлежала к числу жен, принимавших близко к сердцу интересы корпорации. «ЭДС» предъявляла высокие требования к своим сотрудникам: если для выполнения какого-то задания было необходимо работать всю ночь, вы трудились всю ночь. Лиз это огорчало. Находясь в Штатах и занимаясь подбором персонала для компании, Кобёрн зачастую покидал дом с понедельника по пятницу, разъезжая по всей стране, и это вызывало неудовольствие жены. Она была счастлива в Тегеране, потому что муж каждый вечер возвращался домой. Если муж собирается остаться здесь, говаривала Лиз, то и у нее те же самые намерения. Они впервые жили за пределами Соединенных Штатов, их приводили в восторг иной язык и культура Ирана. Ким, самая старшая из детей, в свои одиннадцать лет была слишком самоуверенна, чтобы испытывать беспокойство. Восьмилетняя Кристи несколько волновалась, но эта девочка была эмоциональным ребенком, быстрее всех проявляя чрезмерную реакцию. Как семилетний Скотт, так и четырехлетняя Келли, сущий ребенок, были слишком малы, чтобы осознавать опасность.
Так что их семья осталась, как и все прочие, и ждала, что все наладится – или станет хуже.
Мысли Кобёрна прервал стук в дверь, и вошел Маджид. Невысокий, коренастый мужчина примерно пятидесяти лет с пышными усами, он некогда был богат: его род владел обширными землями и потерял их в ходе земельной реформы шестидесятых годов. Теперь Маджид работал у Кобёрна административным помощником, ведя дела с иранской бюрократией. Он бегло говорил по-английски и был в высшей степени находчив. Помощник весьма нравился своему начальнику: когда семья Кобёрна приехала в Иран, он из кожи вон лез, чтобы оказать им помощь.
– Заходите, – пригласил его Кобёрн. – Садитесь. О чем у вас болит голова?
– О Фаре.
Кобёрн понимающе кивнул. Фара была дочерью Маджида и работала вместе с отцом: ее задачей было своевременно обеспечивать американских сотрудников должным образом оформленными визами и разрешениями на работу.
– Какие-то проблемы? – поинтересовался Кобёрн.
– Полиция попросила ее забрать два американских паспорта из личных дел, никому не говоря об этом.
Кобёрн нахмурился:
– Паспорта определенных лиц?
– Пола Чьяппароне и Билла Гейлорда.
Пол был начальником Кобёрна, главой «ЭДС корпорейшн Иран». Билл занимал второе место в руководстве и управлял самым крупным проектом подразделения, контрактом с Министерством здравоохранения.
– Что, черт возьми, происходит? – вырвалось у Кобёрна.
– Фара находится в большой опасности, – заявил Маджид. – От нее потребовали никому не говорить об этом. Она пришла ко мне за советом. Конечно же, я был вынужден известить вас, но боюсь, что ей грозят чрезвычайно серьезные неприятности.
– Подожди-ка минутку, давайте восстановим все по порядку, – промолвил Кобёрн. – Когда это случилось?
– Ей позвонили сегодня утром из департамента полиции, из бюро по выдаче вида на жительство, из американского сектора. Ее попросили прийти к ним в офис. Речь шла о Джеймсе Найфилере. Она сочла это обычным делом. Фара явилась в офис в половине двенадцатого и зашла к заведующему американским сектором. Сначала он потребовал паспорт мистера Найфилера и его вид на жительство. Фара сообщила ему, что мистер Найфилер больше не находится в Иране. Тогда заведующий поинтересовался Полом Буча. Фара сказала, что мистер Буча также больше не проживает в Иране.
– Она действительно так сказала?
– Да.
Буча находился в Иране, но Фара могла и не знать об этом, подумал Кобёрн. Буча проживал здесь, уехал из страны и вернулся на короткое время, а завтра утром ему предстояло вылететь в Париж.
Маджид продолжал:
– Тогда чиновник сказал: «Полагаю, другие двое также уехали?» Фара увидела у него на столе четыре папки с делами и спросила, кто эти другие двое. Он назвал мистера Чьяппароне и мистера Гейлорда. Фара сказала, что как раз сегодня рано утром забрала вид на жительство мистера Гейлорда. Чиновник приказал ей взять паспорта и виды на жительство как мистера Гейлорда, так и мистера Чьяппароне и принести эти документы ему. Она должна была сделать это незаметно, не возбуждая тревоги.
