– Может, дни, а может, недели. Будут хорошие дни и плохие, но теперь угасание пойдет быстрее. – Пожав плечами, доктор протянул к нему руки. – Мне жаль.
Молодой хозяин отвернулся, пряча от врача боль и слезы, жгущие глаза.
– Спасибо, – наконец сказал он, собравшись с силами. – Можно ей… как-то облегчить ее страдания?
– Конечно, – ответил Спирос и повернулся к Дафне.
Антониос взглянул на плачущую Ксанте и молча обнял ее.
– Я знаю, что это не должно стать шоком, – прошептала она, запинаясь. – Но я не могу.
Да, это было так. Ужасное горе. Антониос закрыл глаза, желая, чтобы рядом с ним оказалась жена. Но вместе с тем не хотелось расстраивать ее.
– Антониос, – послышался тихий голос.
Ксанте вынырнула из его объятий, и он поспешил к кровати.
– Мама.
– Я хочу… – Женщина судорожно сглотнула, задыхаясь.
Ксанте прижала кулак ко рту, а Антониос взял мать за руку.
– Не говори, тебе тяжело.
Она неистово затрясла головой.
– Я хочу видеть Леонидаса, – вымолвила наконец она.
– Позову его, – сказала Ксанте.
Спустя десять минут Лео вошел в комнату – растрепанный, с рубашкой, торчащей из джинсов. Он враждебно посмотрел на брата и, увидев мать, подошел и присел по другую сторону ее кровати, даже не сказав Антониосу слова приветствия.
– Мама, – начал он, взяв Дафну за руку.
Антониос начал вставать.
– Пойду, – пробормотал он, – оставлю вас вдвоем.
Дафна снова покачала головой:
– Нет, мне нужны вы оба.
Ни один из братьев не ответил, и мать соединила их руки.
– Между вами столько горя и боли, – сказала она медленно, тяжело дыша, слеза скатилась по ее щеке. – Вы должны примириться друг с другом, пока не стало слишком поздно. Пока я еще жива.
Леонидас крепче взял брата за руку. Можно было только догадываться, как ему хочется ее отдернуть, но ради матери они были готовы на все.
– У нас все прекрасно, мама, – успокаивающе произнес Лео.
Антониос презрительно сжал губы. Дафна, должно быть, разделяла мысли старшего сына, потому что она покачала головой.
– Нет, – прохрипела она. – Ты слишком долго злился на Антониоса – долгие годы, Лео. Пора это прекратить.
– Годы? – переспросил Антониос, бросая недоверчивый взгляд на брата.
– Не переживай за нас, – наконец произнес Лео после замешательства.
Дафна легонько рассмеялась, отчего сердце Антониоса сжалось.
– Ну а о ком же мне еще переживать? – спросила она. – Я знаю, что Эвангелос сделал с вами.
Антониос замер.
– Что ты имеешь в виду, мама?
Она повернула к нему лицо, искаженное болью.
– Он сделал тебя директором…
– А ты думаешь, напрасно? – выпалил ее старший сын, прежде чем успел спохватиться.
– О, милый, не важно, что я думаю, – нежно произнесла Дафна – она говорила так тихо, что приходилось наклоняться к самой подушке. – Имеет значение лишь то, как это на вас отразилось.
– На мне?
– И Леонидасе.
Антониос был потрясен.
– Вы должны примириться, – настаивала Дафна. – И больше не ссориться.
– Я… – начал Антониос, но Лео перебил его:
– Мы это сделаем, мама. Мы будем настоящими братьями.
Улыбка вмиг преобразила лицо женщины, и она, откинувшись на подушки, закрыла глаза и мгновенно уснула.
Братья еще немного посидели, а затем поднялись и направились в дальний конец комнаты.
– Что сказал врач? – спросил Лео.
– Что ей теперь будет лишь хуже. Счет идет на дни и недели.
– Но не на месяцы.
– Нет.
Оба замолчали, и никто не делал попыток к примирению.
Лео бросил взгляд на спящую мать. Лицо ее сейчас было таким спокойным – а всего минуту назад оно было взволнованным.
– Кому-то нужно остаться, – сказал он.
– Я останусь, – произнес Антониос.
Лео долго и испытующе посмотрел на него и кивнул.
– Разбуди меня, если… если что.
Когда брат ушел, Антониос повернулся к матери, такой измученной душе в этом усталом теле. Зная, что не сможет заснуть, он придвинул стул к кровати и сел.
Линдсей проснулась до рассвета и поняла, что мужа нет. Когда она вспомнила спор накануне, сердце ее упало. Слишком взволнованная, чтобы спать, Линдсей принялась мерить шагами комнату, потом свернулась в клубочек на кресле и принялась наблюдать за первыми жемчужными лучиками солнца, касающимися гор. Интересно, где муж.
В половине девятого дверь спальни открылась, и Линдсей вскочила на ноги.
– Где ты был? – воскликнула она.
Антониос устало посмотрел на нее.
– Дафна, – просто ответил он, и сердце Линдсей упало, а все ее тревоги растаяли перед этим непоправимым страхом, закравшимся в сердце.
– Что произошло? Она в порядке?
Муж лишь покачал головой.
– Я в душ, – произнес он и, не говоря ни слова, исчез в ванной, закрыв дверь.
Линдсей вновь принялась ходить по комнате, вне себя от беспокойства.
Спустя десять минут из душа вышел Антониос с мокрыми волосами и полотенцем вокруг бедер. Линдсей поднялась с кровати, на которую присела в ожидании, и посмотрела на него.
Молча он подошел к ней и притянул к себе, крепко обнял. Оба молчали, поддерживая друг друга в этом горе. Наконец он отстранился.
– Осталось совсем немного.
Линдсей ощутила ком в горле и слезы на глазах.
– О, Антониос, мне так жаль.
Он кивнул, а она продолжала:
– Не знаю, почему я так вдруг…
– Смерть – это всегда шок.
Антониос потер рукой щеку, и видно было, что он устал от бессонной ночи.
– Я думаю, она бы хотела тебя видеть.
– Конечно, – поспешно ответила Линдсей. – Она… она в сознании?
– Иногда. Она говорила немного со мной и Леонидасом.
При этих словах губы мужчины упрямо сжались.
– Что она сказала? – тихо спросила Линдсей, и Антониос покачал головой.
– Не имеет значения.
Линдсей промолчала, понимая: то, что сказала Дафна сыновьям, было их личным делом, но все же… это было важно.
Беспокойство охватило Линдсей, а Антониос отвернулся.
