Линдсей присела, и Антониос указал на накрытый стол.
– Не знал, что ты предпочтешь, поэтому заказал несколько блюд.
– Я уверена, что они все вкусные, – ответила девушка, думая о том, что есть совершенно не хочется.
Ее спутник приподнял крышку на одном из блюд, и взору открылся бифштекс с винно-красным соусом. Расправляя салфетку на коленях, Линдсей вдруг почувствовала острое отвращение к еде.
– Ты не голодна? – спросил Антониос, привычно приподнимая бровь.
– Нет.
– Но тебе необходимо есть, чтобы поддерживать силы.
Да, он прав, сил у нее почти не осталось. Линдсей поднесла вилку ко рту и начала жевать, не ощущая вкуса того, что она ест. Антониос не преминул это отметить, саркастически бросив:
– Недостаточно вкусно?
Она закатила глаза.
– Не начинай, Антониос.
– Мне просто интересно, как, имея в своем распоряжении такую роскошь, ты ухитрилась почувствовать себя несчастной.
– Жизнь – это не только роскошь. Это еще и внимание, поддержка и забота любимого.
Линдсей осеклась, понимая, что сказала слишком много – а ведь она дала себе зарок не спорить больше.
– Уж не хочешь ли ты сказать, что была лишена всего этого?
– Конечно, была. Ты не давал мне всего этого в том объеме, в котором я нуждалась.
– Ты никогда не говорила мне, что именно тебе нужно.
– Я пыталась, – устало возразила Линдсей.
– Когда ты пыталась?
– Бесчисленное количество раз. Мне было некомфортно на вечеринках, тем более что я играла роль хозяйки.
Антониос нахмурился, и Линдсей поняла, что он даже не помнит те беседы, что давались ей с таким трудом. Наконец он ответил:
– Я тебе говорил, что со временем все наладится. Что нужно лишь познакомиться с людьми.
– А я говорила, что для меня это трудно.
Мужчина пожал плечами, как он делал и раньше.
– Это не причина для разрыва брака, Линдсей. Ты что, хочешь сказать, что ушла от меня потому, что тебе не нравились вечеринки?
– Нет. – Она глубоко вздохнула. – Я ушла, потому что ты никогда не слушал меня. Бросил меня в Греции, точно очередной чемодан, привезенный из поездки, о котором ты ни разу не вспомнил.
– Мне нужно было работать, Линдсей.
– Поверь, я знаю. Работа была для тебя всегда на первом месте.
– Но раньше ты не очень-то этим тяготилась.
Линдсей усмехнулась, и смех прозвучал резко и пронзительно.
– Ты не меняешься, да? Я пытаюсь тебе рассказать о своих чувствах, а ты настаиваешь на том, что я не могла испытывать ничего подобного. Вот почему я уехала, Антониос – потому что та жизнь, настоящая, оказалась совершенно иной, нежели сказка, которую мы вместе создали в Нью-Йорке. И это сделало меня несчастной.
Антониос нахмурился.
– Что ты имеешь в виду?
– Не важно, – бросила Линдсей.
Она никогда не рассказывала мужу о матери, и не станет сейчас. Есть в жизни вещи, о которых лучше промолчать, а еще лучше – забыть. У Линдсей ком застрял в горле. Ей нельзя плакать – не сейчас, в самолете, на глазах у Антониоса.
– Боже, Линдсей, если ты собираешься молчать, как вообще я должен понять тебя?
– Я не хочу, чтобы ты меня понимал, Антониос, – глухо ответила она. – Уже не хочу. Все, что мне нужно, – это развод. И, полагаю, ты меня в этом поддержишь. – Она прерывисто вздохнула. – Неужели тебе нужна жена, которая тебя бросила, потому что прошла любовь?
Глаза Антониоса гневно сверкнули, губы сжались, стало ясно, что удар достиг цели.
Мужчина наклонился к Линдсей и произнес:
– Мне напомнить тебе, как ты любила меня, Линдсей? Каждую ночь в Нью-Йорке и в Греции.
Внезапно Линдсей ощутила горячую волну желания, окатившую ее и заглушившую даже боль.
– Я сейчас говорю не о постели, Антониос.
– Конечно, ты ведь отвечала мне взаимностью – хотя, по твоим словам, ты «тонула» в чем-то там.
Его голос лишь усилил томящийся в теле жар: не стоило отрицать того, что секс всегда был сильной стороной их брака.
Вдруг Линдсей почувствовала, как мужская рука легла на ее колено, и резко открыла глаза.
– Что?..
– Вот лед и тронулся, – тихо произнес Антониос, и голос его ласкал ее слух.
Пальцы его уверенно скользнули выше, и она замерла, прочитав в его взгляде настойчивость.
– Я знаю, как к тебе прикасаться, Линдсей. Знаю, как заставить тебя закричать. А ты ведь выкрикивала мое имя, ты помнишь?
Кровь прилила к ее лицу, и ей пришлось собрать всю волю, чтобы не отреагировать на его ласку.
– Не надо, – прошептала она, не узнавая собственный голос, прозвучавший так слабо и робко.
– Что не надо? – спросил он по-прежнему тихо, но Линдсей почудились угрожающие нотки.
– Не прикасаться к тебе?
С этими словами рука его скользнула выше и легла между ее ног. Ощущая жар его ладони сквозь ткань джинсов, Линдсей едва не застонала, ощущая, как пульсирует кровь в венах.
– Что ты хочешь доказать, Антониос? – вымолвила она, отчаянно желая, чтобы тело не реагировало на его ласки. – Что я по-прежнему хочу тебя? Ну что ж – считай, что тебе это удалось. Я всегда тебя хотела. Но это ничего не меняет.
– Не может быть, – ответил мужчина, расстегивая пуговицу на ее джинсах.
Его ладонь скользнула внутрь, и Линдсей почувствовала между ног его пальцы – ощущение было таким ярким, что она застонала, невольно закрыв глаза и приподнимаясь на сиденье.
Откинувшись на спинку кресла, она позволила себе погрузиться в воспоминания. Да, Антониос всегда знал, как ее приласкать, как доставить ей наслаждение. И сейчас ему это удалось без труда, но ласки были тщательно выверенными, в них не было подлинной нежности. С трудом заставив себя открыть глаза, Линдсей посмотрела в его довольное лицо и произнесла слова, которые должны были внушить мужу отвращение:
– Да, ты можешь доставить мне незабываемый оргазм, но полюбить тебя по твоему приказу я не смогу.
Антониос замер, в мгновение расстегнул ремень и исчез за занавесками салона.
Линдсей откинулась на спинку кресла, едва сдерживая слезы и ощущая глухие удары сердца.
Антониос прошел салон первого класса и остановился в проходе, отделявшем его от бизнес-класса, глядя в окно, за которым темнела нескончаемая ночь. Он чувствовал себя загнанным в угол, рассерженным – ему казалось, что он поступил низко и подло, воспользовавшись желанием Линдсей, ее телом.
