Топор легко вонзился в ствол березы, и сразу же из-под него скользнули друг за другом капельки сока. Тенишев дотронулся до них рукой, поднес к губам. Сквозь горьковатый вкус коры донеслась легкая, едва различимая сладость. Первый вкус сока. Всегда такой живой, с горчинкой коры.
Тенишев подрубил еще ниже, уже горизонтально, и вбил в эту щель клинышек. Сок побежал по клинышку и закапал в банку. Подул ветер, зашумели вверху деревья, и прямо перед глазами, кружась, упал прошлогодний лист. Как в Париже, подумал Тенишев. В какой-то книге осталась закладка из каштанового листа, который Тенишев поднял на набережной Сены.
Быстро капал сок, капельки почти превращались в тоненькую струйку. Вот оно – зримое соединение времени и пространства. Шумело пространство над головой, и струилось время в прозрачное стекло. Перед глазами медленно текла Сена, и дымка была над водою.
«Нет, не перенесусь я сейчас в Париж, – подумал Тенишев, словно говорил по какому-то беззвучному телефону. – Хотя бы потому, что… Вон как струится время. Поздно подчинять странность жизни каким-то играм. Это только кажется, что можно объяснить эту странность таким детским способом. Телефон вместо писем, но ничего от этого не изменилось».
Тенишев заглянул в банку. И удивился – как быстро она наполнялась.
РАССКАЗ
Май
Вчера пришло письмо. Увидев отцовский почерк на конверте, Тенишев испугался. Как – письмо? Зачем? Можно ведь позвонить – и говорили по телефону совсем недавно. Он и рванулся к телефону, еще не распечатав конверт, но короткие гудки после первого набора остановили. Сначала надо почитать, конечно.
«Перебирал старые бумаги, – писал отец, – и нашел этот листок. Тебе было семь лет, когда ты написал свой первый рассказ. Я подумал, тебе будет интересно почитать. Своим детям покажешь». Вот и тетрадный листок в косую линейку. Детский почерк, все же знакомый. Скорее, узнаваемый, с каким-то щемящим чувством узнаваемый.
Вот и начало, подумал Тенишев. Первые написанные слова, еще не потревоженные сомнениями выбора.
Весь вечер Тенишев вглядывался в них, перечитывал, пытаясь вспомнить забытое чувство, заставившее их написать. Он помнил стол, окно перед собой, тетрадку, которую положил прямо в пятно солнечного света. Но что было перед этим? Почему он написал? Вот главный вопрос, мучивший сейчас Тенишева. Вопрос, ответом на который и был этот исписанный листок. Не мог он дотянуться через годы до того легкого детского чувства, с которым сел тогда за стол, долго глядя в окно на цветущую яблоню, по веткам которой перекатывалась смешная стайка воробьев. Был май, он гулял на улице, потом сидел на скамейке, думая о скором лете, вспоминая лето прошлое. Может быть, он думал о времени, которое должно повториться? Ведь написал же о летнем дне, хотя еще был май. Почему-то это сейчас казалось Тенишеву странным – ему казалось, что семилетний мальчик может написать только то, что видит перед глазами. Так ему сейчас казалось… Почему уже тогда он вспоминал? Хотел остановить, восстановить жизнь? Она ведь только начиналась. Бесконечно простиралась впереди. Вот и мешает мне, подумал Тенишев, эта бесконечная жизнь – не пронзить ее памятью. Памятью, в которой вспыхнет чувство, а не подробности, окружающие его в тот день.
Всю ночь и утро мучился он повторениями своих попыток перенестись в то время. Эти повторения даже притупили чувства, будто он пытался вспомнить забытый мотив или слово – смешное, но навязчивое, опустошающее желание.
Позвонили из редакции, пригласили вычитывать гранки нового рассказа. Странно, подумал Тенишев, выходя из дома, такое совпадение. Сейчас он будет перечитывать еще один свой рассказ.
Догадка вначале слабеньким огоньком вспыхнула в нем. Потом, когда он спускался в метро, повторилась. И при новом повторении эта догадка полностью захватила его. Догадка поразила воплощением написанных на пожелтевшем листочке много-много лет назад слов в этой, сегодняшней, жизни. Тенишев помнил сейчас эти слова наизусть и повторял их про себя маленькими кусочками-отрывочками, отдельными чувствами.
«Было скучно, и я вышел на улицу…»
Да-да, именно скучно, думал Тенишев, а сейчас я, с грузом привычки, принимаю это за утреннее раздражение, плохое настроение, которое обычно заполняет первую половину дня – до обычного перечня забот, отвлекающих от скуки. И вот я вышел на улицу…
«Летом на ней весело, а сейчас пусто».
Всегда, выходя на улицу, думал Тенишев, я чувствую эту пустоту и ищу в памяти какой-нибудь день из прошлого, для поддержки, для сравнения. Мелькнет воспоминание собственного взгляда, когда видел перед собой первый снег или качнувшуюся ветку, освобожденную от упавших капель росы, и встрепенешься от забытого чувства, и полнее, осязаемее идет время.
«Я сел на скамейку. И вспомнил, что было прошлым летом».
Не изменился, совсем не изменился я, думал Тенишев. И сейчас в минуты внутренней пустоты пытаюсь заполнить ее памятью. Ищу в прошлой жизни тот клубочек, который прикатится ко мне по извилистой дорожке времени. Ищу события, чувства, впечатления. Как будто разжигаю внутренний огонь сохраненной искоркой.
«Меня позвали купаться. И мы пошли на речку. Я не умел плавать. Мы бросали друг другу мяч. Я не заметил, что стою глубоко. И когда ловил мяч, то совсем окунулся с головой. А дна под ногами не стало».
Тенишеву показалось, что он и сейчас вспомнил тот страх погружения. Ужас на мгновение ослепил, но руки и ноги сами стали барахтаться, будто он хотел за что-то ухватиться, ноги оттолкнулись от дна один раз, другой, и он почувствовал, что может передвигаться даже в глубоком месте. Рывками, помогая себе в воде руками.
«Я испугался и выплыл сам. И больше не стал играть. Зато стал учиться плавать на мелком месте. И научился».
Вот дотянулся маленький мальчик в своих воспоминаниях о прошлом лете до того всплеска чувства, которое заполнило и скучный майский день. Как и сейчас, подумал Тенишев, совсем как сейчас. Это воспоминание проявилось и здесь, в глубине метро.
«Потом мы шли домой, и нас покусали пчелы. Но я все равно не плакал и не боялся. Потому что радовался, что я научился плавать. Я понял, что всему учишься неожиданно».
Вот разгадка воспоминаний. Хочется пояснить свои чувства. Свои открытия. Много ли было их в жизни? Разве собираются они в какую-то копилочку? И Тенишев вдруг вспомнил наконец свое детское разочарование после того, как перечитал тогда за столом написанное. Что-то самое главное просочилось сквозь тетрадную страницу, не удержалось на ней. Он ведь тогда пытался переписать вновь, чтобы получились не подробности, а еще и то странное мерцание над словами, которое он так различал над ними в своих снах…
Вот так и писал он всю жизнь. И переписывал вновь и вновь тот свой первый рассказ. Почти ничего в нем не изменилось. Подробности не в счет. Их становилось больше, события были другими, но главное не изменялось. Попытка восстановить чувства.
Тенишев представил, как в редакции ощутит то же самое разочарование, что и в детстве. А что будет потом? Потом… Все повторится, продлится жизнь, как прыжки упругого мячика по гладкому полу. Гаснущие и вспыхивающие повторения своих первых чувств.
