Он говорил горячечно, в уголках подергивающихся губ застыли белые катышки слюны, на скулах малиново рдели точки румянца. Он накрыл ее руку своей. Его рука была ледяной. Тоня выдернула руку…
– Что с тобой, Тонечка? Ты боишься меня? Я думал, мы вместе. Ты еще не знаешь меня, я понимаю, но ты узнаешь меня! Мы уедем вместе! Начнем все сначала, хочешь? Все плохое останется позади… Ты мне веришь?
– Максим, о чем вы? Куда мы поедем? Я не хочу уезжать! Здесь мой дом, сюда вернется Юлечка…
– Твоя сестра не вернется! Как ты не понимаешь, ее больше нет! Подумай сама, прошло столько времени…
– Замолчите! Я не хочу вас слушать! – Тоня закрыла уши ладонями. – Уходите!
– Ты же сама не веришь, что она вернется! Ты просто не хочешь себе признаться. Люди пропадают все время, это трагедия, я понимаю, но нужно переступить и идти дальше. У тебя своя жизнь, и она продолжается. Теперь ты не одна, я никогда тебя не оставлю. Тогда, в церкви, мы зажгли свечи, это было как венчание, неужели ты не понимаешь? Мы связаны таинством, Тонечка! Дай руку! – Он потянулся к ней, Тоня вскочила.
Максим обогнул стол, схватил ее за руку. Тоня попыталась вырваться, но Максим не отпустил. Он притянул ее к себе, она уперлась локтями ему в грудь.
Максим смеялся, поддразнивая ее, приговаривал:
– Ну-ну, не вырвешься!
Тоня, охваченная ужасом, пыталась освободиться. Максим вдруг разжал руки, и Тоня отлетела от него, едва не упав.
– Тонечка, не нужно бояться, я с тобой. Сядь, я хочу тебе что-то сказать. Сядь! – повторил он.
Тоня опустилась на табурет.
– Тонечка, я должен тебе признаться, мой брат – Вадим Устинов, его обвиняют в убийствах девушек. Я ничего не знал, богом клянусь! Помнишь, в Посадовке нашли двух женщин, весь город до сих пор гудит. Я присутствовал, потому что Вадима не нашли, а я хозяин, у нас дом на двоих. И меня допрашивали, называли имена… имя твоей сестры, Юлии Бережной, тоже. Понимаешь, Тонечка, ее больше нет! Она была там, в яме!
Он больше не улыбался, лицо его перекосила мучительная гримаса, последние слова он выкрикнул. Тоня в ужасе смотрела ему в лицо, не понимая, не желая понимать и принимать…
– Я ни в чем не виноват! – Максим кричал, голос его был резок и тонок, как у раненого животного. – Мы даже не близки с ним, он страшный человек! Он бил меня в детстве! Он искалечил меня… Этих женщин, их было много, очень много! Ему нравится убивать! Картинки в Интернете – его работа. Он убивал и фотографировал… Он их ненавидел! Он надевал на них платья из сказок… Золушки, Красной Шапочки… ненастоящих! Прекрасных и удивительных, создавал их заново… послушных… Неживых!
Тоня пристально вглядывалась в лицо Максима, в его шевелящиеся губы, с комочками слюны, выбрасывающие ей в лицо страшные слова. Она машинально вытирала ладонью щеку, с трудом понимая, что он говорит; в ней нарастал ужас, от которого меркло в глазах. Сознание выхватывало отдельные страшные слова: «неживых», «убивал», «ненавидел»
– Он делал из них кукол, запирал внизу, они плакали… Понимаешь? Кукол! Неживых! Он мстил! – Речь его становилась все более бессвязной, он кричал, ненавидя и обличая брата. – Он убогий, жестокий, они боялись… Над ним смеялись! Он мстил! Я ничего не знал! Прости меня, Тонечка, я виноват… Мы должны быть вместе! Да! Да! Да! Ты должна мне верить… верить… Мы теперь связаны… Мой брат и твоя сестра связали нас, так решила судьба! Твоя сестра и мой брат… ничего уже нельзя изменить! Не прогоняй меня! Ты все, что у меня есть! Мы ее никогда не забудем, мы будем приносить ей цветы… Тонечка!
Он вдруг повалился на пол, обнял ее колени, прижался к ним лицом и разрыдался.
Тоня, оттолкнув его, оперлась руками о стол, пытаясь удержаться на ногах. Покачнулась, чувствуя, как предметы вокруг рванулись навстречу, и, теряя сознание, ударившись лицом о край стола, стала проваливаться в черную дыру…
Глава 33
Ночной рейд
Трубку взяла Ирочка и заявила, что Коля спит и будить она его не будет, потому что они не разговаривают. Уже третий день. Поэтому она положит телефон на подушку и пусть он сам просыпается, хотя она не уверена, так как он страшно храпит.
– Ириночка, – взмолился Федор, – это очень важно! Вопрос жизни и смерти! Разбуди его!
– Ага, разбуди! А потом мне же и достанется! Ты что, Кольку не знаешь?
– Ирина! Пожалуйста!
– Ладно, ладно, Федя, успокойся, я сейчас. Только потом сам будешь виноват! Он пришел злой, голодный… – добавила она шепотом, – а я не успела приготовить, и вообще, мы в ссоре. Ладно, сейчас, Федя, не отключайся.
Федор услышал, как Ирочка звала Колю, потом звуки возни, возмущенный голос капитана, бубнение Ирочки. Он терпеливо ждал.
– Какого черта! – заорал наконец разбуженный капитан Астахов. – Ты, Федор, вообще! Ты знаешь, который час?
– Коля, послушай. Мы с Савелием…
– И Савелий там?! Ну, знаете! Ты и Савелия втравил…
– Савелий дома, – перебил Федор. – Коля, я знаю, что Устинов искал в доме! Одевайся, нужно спешить!
– Что он искал?
– Коля, я здесь, у твоего дома. Спускайся!
Недовольный капитан спустился через пятнадцать минут. Федор сидел неподвижно, положив руки на руль; он был полон сомнений, идея, к которой подтолкнул его Савелий своими замечаниями, уже казалась ему, мягко говоря, странной и фантастичной. Ему не всегда удается правильно толковать озарения Савелия, и тут уж ничего не попишешь. Савелий местами «темен» как вода в облацех или древняя рукопись на мертвом языке. Как ни трактуй, получаются тычки пальцем в небо. Федор потер затылок, чувствуя, как возвращаются пульсирующая боль и тошнота. Уверенности, что капитан поведется на его «мутную философию», у него не было. Коля – практик; пальчики, улики, свидетели – материя, одним словом. А он, Федор, мыслитель, ему подавай дух… Ха! Хорош мыслитель!
Он сглатывал тягучую слюну с привкусом крови, чувствуя себя в темной машине охотником в засаде, и охота шла на крупного зверя – капитана Астахова, который, возможно… явится на водопой. Федор невольно хмыкнул, представив Николая в виде носорога, явившегося на водопой. Или мамонта. Явится! История «стеклянных куколок» и беглый чучельник сидят у капитана в печенках, и он согласен даже на «мутную философию», при условии, что она поможет. И на дурацкие озарения Савелия. История доктора Джекиля и мистера Хайда повторяется снова и снова. Никто не может предугадать, что полезет из человека в некий роковой момент, какая муть поднимется со дна его души, недаром говорят, чужая душа потемки. И никакой психологический портрет тут не поможет, так как не желает укладываться в рамки. Сначала все идет гладко, правда, слишком гладко, они выходят на убийцу, и психологический портрет убедительный, а потом лезут всякие непонятки и разночтения, которые безмерно сердят прямолинейного капитана Астахова – в смысле: «Не мучайтесь дурью, господа! Тебе, Савелий, простительно, ты жизни не нюхал, бабские книжки давят на психику, а ты, Федор, бывший оперативник, так что не надо тут изображать из себя доктора Ватсона!» «Шерлока Холмса», – возразил он. «Один черт! – ответил капитан. – Оба с вывертами. И ты туда же. Знаешь про черную кошку? То-то. Вы с вашими озарениями… Какая разница, делал он игрушки или не делал? Какая, на хрен, разница, почему эта твоя балерина, как ее? Корда? сказала, что он «бедный человек»? Сказала и сказала, они вообще много чего говорят… лишнего. Деньги с девчонок не взял и не убил, ах, какое благородство! Настроения подходящего не было, вот и не убил. Поймаем и спросим. Понятно?»
