– Тебе не получить меня, капитан Квайр. Я есмь Королева Альбиона. Я не из смертных. Кроме того, ты научил меня ненависти. Прежде я была невинна и не ведала сего чувства.
Он уже терял самообладание:
– Я ждал тебя. Я был терпелив. Я учил тебя силе. И я научился у тебя любви. Возгласи свои условия. Я приму их. Я люблю тебя, Глори.
– Терпение вознаграждается только самим собой, – сказала она, еще полнясь страхом. – Раньше я отдавалась всякому, чьи чресла томились хоть немного, поскольку сама знала, что есть томление. Я так томилась, Квайр. Потом ты его унял, и я утратила себя. Ныне я вновь томлюсь, но ни ты, ни кто-либо иной мне не по сердцу. Лучше я буду томиться, чем утолять чью-то похоть, ибо когда бы сия похоть ни утолилась, я – я томлюсь по-прежнему.
– Романтика вечно сопровождается Виной, – молвил он обыденно. И вновь вытащил меч. Пришел в движение. – Иди ко мне, Глори. – Он глядел свирепо.
– Ныне ты мне угрожаешь. Той самой смертью, от коей меня спас, и с той же гордыней. Великолепно, капитан Квайр. Я возвернусь на плиту ради тебя. – Она стала спускаться.
Он смешался и обнял ее обеими руками, отбрасывая клинок.
– Глориана!
– Капитан Квайр. – Она была камень в его объятиях.
Он опустил руки.
Она прошла мимо, через старые, кишащие призраками коридоры, в сады. Те еще пахли теплой осенью.
Она пересекла их и вышла в личные врата. Миновала лабиринт, свои молчащие фонтаны, свои гибнущие цветы. Вошла в собственную опочивальню.
Он за нею не следовал.
Вспоминая о тревоге, она полагала, за дочь, она вошла в старые секретные апартаменты и предстала пред дверью в сераль.
Оставила ее позади, ступила на податливый ковер, зашагала сквозь успокоительную тьму. Теперь здесь не жил никто. Она припомнила, что отослала дочь в Сассекс. Не стала возвращаться, но замерла. Вдруг на нее нашла тысяча кровавых образов.
– Ох!
В абсолютном мраке сераля она пала на подушки и зарыдала.
– Квайр!
Откуда-то заговорил Квайр:
– Глори.
Почудилось. Она подняла глаза. За арочным проходом в следующий склеп горела свеча. Она маячила, дрейфуя к Глориане, являя страдающее лицо Квайра.
Она поднялась, камень вновь.
Он со вздохом поставил огонь в бра на выступе стены.
– Я люблю тебя. Я заполучу тебя. Се мое право, Глори.
– Ничего ты не получишь. Ты убивец, соглядатай, обманщик.
– Ты меня ненавидишь?
– Я тебя знаю. Ты – себялюбец. У тебя нет сердца.
– Достаточно, – сказал он. – Я сего не желал. Я предаю всю мою веру. Но ты научила меня верить в любовь, принимать ее. Не примешь ли ты мою?
– Я люблю Альбион. Ничто, кроме Альбиона. А Глориана и есть Альбион.
– Значит, я снасильничаю Альбион? – Он извлек меч и поднес его кончик к ее горлу. Она подалась вперед, бросая вызов: убей меня.
– Ты уже потерпел поражение, – сказала она.
Он рассвирепел. Он взялся за складку ее платья и вырвал кусок ткани. Под нею он нашел сорочку и разорвал ее тоже. Он рвал и рвал, пока все ее одежды не кончились, и она не шелохнулась, уставясь на него с ненавистью. Он сжимал ее груди и ее ягодицы, ее лоно, ее уста. Она не двигалась, только чуть поколебалась, когда он грозил сбросить ее на пол.
Он дернул ее вниз, на подушки. Развел ее ноги. Содрал с себя галифе, являя то, что она видела столько раз. Она отказывалась плакать, хотя слезы подступали к глазам. Он вошел в нее. За его плечом она увидела кинжал, чьи ножны крепились на поясе. Она дотянулась до него, нащупала его. Вынула, пока Квайр кряхтел, и бранился, и целовал, и тужился. Она воздела кинжал, глядя поверх него на огонек свечи и нежданный образ окровавленной каменной плиты, выщербленной, черной, твердой, какой она столь часто видела ее во сне. Образ таял. Ей было безралично все, кроме себя. И тут она стала дрожать, думая, что трясется весь дворец, что вот-вот проломится крыша. И она задохнулась. Тихие, изумленные, детские звуки вылетали из ее горла. Тело полнилось жалящим теплом.
– Ох! – Удивленная, она его поцеловала. – Квайр!
Она содрогалась так мощно и познавала столько удовольствия, будто получая компенсацию за всякий прежний провал, что испустила пронзительный вибрирующий вопль, захлестнувший помещение и звоном разнесшийся по всему дворцу, а то и по всему Альбиону, – и достигла.
И кинжал, кой она не выпускала из руки, был выбит потрясающей силой, пробил мягкий шелк и лязгнул по камням сераля.
Квайр отскочил, позабыв о собственной неоконченной радости, и лицо его вдруг засияло невинностью; словно всякий грех разом сошел с его души. И он засмеялся, и оглушительный хохот его догнал умирающий отголосок ее вопля.
– Ха! Глориана!
Тогда она, захлебнувшись несусветным счастьем, возрыдала.
– Ох, Квайр. Мы искуплены оба.
Глава Тридцать Пятая,
В Коей Альбион Зачнет Новый Век, Что Будет Истинно Веком Златой Умеренности при Романтике и Разуме – в Кои-то Веки – в Равновесии
Тепло Осени в конце концов уступит дорогу хладу Зимы, и Луна Романтики сочтется браком с Солнцем Разума, и Глориана, Королева Альбиона, выйдет замуж за Принца Артура Валентийского, возбуждая празднества по всей Империи, ибо всем откроется, посредством сира Томашина Ффинна, Верховного Адмирала Королевы, что капитан Артурий Квайр был в действительности его подопечным – последним выжившим племянником лорда Монфалькона, чью семью погубил Король Герн. История незнатного воспитания капитана Квайра и того, как прибыл он ко Двору, поучаствовав в зрелище и завоевав внимание, а позднее и любовь Королевы, будет на всех устах, а равно ее продолжение: как враги Квайра ему воззавидовали, как бедный лорд Монфалькон, не ведая о настоящем происхождении Квайра, интриговал против него и других, включая сира Томаса Жакотта, и потом убил себя, осознав истину – он искал уничтожить собственного племянника. Станут говорить о том, как Квайр почти единолично спас Державу и добыл Королеве примирение с соревнующимися кликами, Альбионом и всем миром.
Рыцарство расцветет вновь, однако сделается несколько более практичным под влиянием Принца Артура, ибо он убавит чуток романтики (ощущая, быть может, что в собственной его истории ее уже в достатке) и усугубит реализм, так что честь станет одновременно и чем-то более чуждым, и чем-то более привычным, нежели была ранее для многих и многих.
Они поженятся в ноябре, как раз вовремя, чтобы отправиться в Странствие по Державе, всеобъемлющее сезон Йоля. И, пока они будут в отъезде, стены великого дворца будут взломаны, и все их античные покои явлены, дабы свет пролился в каждый уголок, и обитающие там бродяги все будут устроены на специально для них созданных постоялых дворах, и большие секции некогда сокрытого дворца откроются для лондонцев, для их активного отдыха.
