– Ваше Величество? – Уна скорчила кротко-сардоническую гримасу, коей рассмешила Глориану, чего и добивалась.
– Уна! Который час?
– Довольно рано. Есть время покормиться завтраками. Чем ты должна заняться сегодня?
– Сегодня? Но тебе сие ведомо лучше меня. Скажи мне.
– Никаких обязательство до полудня, когда мы ужинаем с послом Йонны и его же супругой.
– Ах ты! – Голова Глорианы исчезла. Приглушенный голос не умолкал. – Но до того мы свободны, нет?
– Свободны, – сказала Уна и, расхрабрившись, прибавила: – Для исследований. Только мы с тобой. Если Ваше Величество соизволит…
– Что? – Голова появилась снова, глаза вытаращены. – Что?
– Я сделала открытие и хочу им поделиться. Дворец древен, как ты знаешь.
– Древен как Альбион, считают некоторые. Построен при основании Новой Трои.
– Вестимо. Говорят, старые крыши ушли под землю.
– Ученые домыслы. Что такое, Уна? Ты обнаружила античный тайник?
– Более того. Тайные переходы…
– Вовсе не тайные. Я испробовала их все в детстве. Они ведут в никуда, большая часть, упираясь в глухие стены.
– Что за теми глухими стенами?
– А? Монфалькон знал бы, если б там что-то было. Его епархия.
– Если Монфалькон и знает, он отказывается говорить. Я его прощупала. Он туманен. Быть может, сознательно. Он принимает поверхность, допускает возможность определенных глубин, но не более.
– Таков его характер, я полагаю.
– Вестимо. Ну, значит, у нас имеется тайна, в кою Монфалькон посвящен не будет, – что бы он ни умышлял.
– О, такая тайна мне по нраву! – Глориана отшвырнула полог и, босая, в складчатой, затхлой белой ночнухе, почти целиком отняла подругу от пола, заключивши ту в мощные, энергичные объятия. – Уна! Побег!
– Своего рода. Никто не узнает, куда мы пойдем. Я наткнулась на вход вскоре после возвращения со Ская. Он ведет в подземелья, полные останков старины, изобилующие намеками на прошлое, о коем наша история едва упоминает.
– Мы посетим сии туннели? Ты меня проведешь?
– Если ты согласна. Следует замаскироваться какой-нибудь дрянной одеждой, думаю я. В ней поход станет куда волнительней.
– В самом деле. Пойдем как юноши. В сих наших костюмах.
– Я думала о том же. С мечами, стилетами и в оперенных тэм-о-шэнтерах.
– Сапоги и кожаные дублеты. Вестимо. Сейчас же?
– Момент настал.
– Так хватай его! – Глориана облобызала губы Уны. – А потом, наисследовавшись, расскажем все избранным товарищам. Джон Ди? Что скажешь? Уэлдрейк?
– Лучше всего было бы оставить сие между нами. Никакой дележки. Я покажу, почему.
– Наши одежды у тебя, Уна?
– Где и всегда. В сундуке.
– А светильники? Понадобятся ли нам светильники?
– Понадобятся.
Глориана омрачилась:
– Что, если там опасно? Сломанные ступени, скрытые ямы, шаткие крыши?
– Мы их избегнем. Я уже прошла всеми тропами. Я – твой проводник. – Уна знала, что Королева подразумевала не опасность для себя лично, но свою, краеугольного камня Державы, ответственность.
– Отыщем ли мы бесов, Уна?
Радуясь восторгу Глорианы, сгорая от желания поддержать его любыми средствами, Уна возопила:
– Лишь тех, кого одолеем глефой и доблестью, ибо сердца наши добродетельны!
– Где же вход? – Глориана отворила сундук и повытаскивала камуфляж, использованный ими ранее, когда они вздумали ухаживать за девицами на пару.
– Здесь. – Уна указала на дальнюю стену. – В соседней комнате. Глубокая каморка, куда я едва заглядывала. Она ведет в проход, о коем я знала. Всего ничего ступеней, потом вниз к замурованной двери, что некогда выводила наружу. Таких немало.
– Вестимо. Двор Герна породил такую моду. Но се еще не всё, разумеется. Продолжай.
– Я обнаружила, что стена за ступенями – полая. Кирпичи шатались. Я проделала дыру. Там-то все и началось! – Уна зашнуровала свободные галифе и застегнула пряжку. Надернула на обнаженный торс льняную рубашку и расправила ее, взбила кружево на воротнике и манжетах, затем обернулась дублетом и застегнула его от пупка до горла. Чулки и туфли, алая фетровая широкополая шляпа с голубым страусиным пером – и Уна была готова опоясать талию ремнем, к коему крепились меч и кортик. Глориана заколола волосы (куда длиннее, чем у Уны) на затылке и заправила их в более плотную шапочку, также снабженную перышком. Она набросила на плечо короткую накидку, бурый бархатный дублет ее был подбит ватой, но в общем Глориана напоминала Уну. Они стояли, правые руки на бедрах, левые на рукоятях, смеясь одна над другой, – два городских щеголя, бедные младшие сыновья, изготовившиеся к любой эскападе.
– Сперва завтрак, – заявила Уна, всегда главенствовавшая, когда они так наряжались. – И следует взять одни из переносных часов мастера Толчерда, чтобы знать, когда возвращаться. Карманные? – Она нашла их, завела их и поместила в кошель. В бедре тотчас отдалось громкое тиканье. Она профланировала к двери, приоткрыла ее на чуть-чуть. Элизабет Моффетт сделала все как было велено: овсянка, селедка и хлеб покоились на хрустальном столе, привезенном в качестве трофея из забытой западноиндийской кампании.
Когда с пищей было покончено, Уна увлекла Глориану к каморке, отодвинула пищащую панель, подняла светильник, дабы показать ступени и в стене непосредственно слева от Уны новопроделанную дыру.
– Здесь, – сказала она. – Я подумала о тайном ходе, едва заметив, что холодный воздух идет из отдушины одного из моих покоев внизу, – а я всегда считала, что там сплошной камень. Я открыла там целый коридор – слишком тесен для прямохождения, – что минует сей покой, позволяя, в свой черед, сюда заглядывать. Кабы мне захотелось, я бы следила за самой собою! Но сие не очень-то любопытно. Здесь. – Она помогла высокой Глориане втиснуться в проем. И вновь лестница, близняшка первой, ведущая вниз.
В узком стылом проходе светильники горели будто излишне ярко. Глориана и Уна переговаривались шепотом, однако голоса их усиливались, как усиливался, казалось, свет, что в данном узилище сходило за парадокс и странно успокаивало. Пыль в ноздрях пробуждала неопределенную тоску по прошлому. Обе сделались детьми, что держатся за руки и торопятся вперед. Мимо скользнула крыса. Обе приветствовали ее, прикоснувшись к полям шляпы, и грызун бежал. Пауки тут были учены, лоскуты мха сходили за лица отдельных царедворцев. Настроение воспаряло словно к апогею экстаза, между тем туннель сворачивал, нисходил, взвивался, уводя обеих прочь от Достоинства, Милости, Благодати, иных трезвых требований службы, и вот они вторглись в высокую галерею, замысловато-затейливую, варварской резьбы, с древними балками, коими поддерживался филенчатый потолок, и светильники отбрасывали тени, вызывая к жизни нечеловеческие лики и диковинные звериные формы, а путешественницы хихикали по-прежнему, но тише, словно бы страшась покоробить сии памятники предков. Даже когда шевелилось нечто, тень больше их и им не принадлежащая, они не ощущали беспокойства, пусть и не видели источник ее. Они находили закоптелые фрески и оттирали их дочиста, дабы вскрикнуть, впечатлясь неожиданными талантами древних мастеров. Они усаживались в пыльные кресла, дивясь тому, сколько столетий те прождали новых седалищ. Они притворялись, будто обнаруживают останки людей – палки; отвалившиеся, полусгнившие деревяшки; заржавевшее оружие; косточки мышей либо крыс, – якобы намекавшие на эпическую бойню из легенд Альбиона. Они осматривали маленькие комнаты, в коих имелись узкие кроватки и скамейки, и еще куски цепей и оков, как если бы узники здесь и спали, и трудились – возможно, те самые, что изрезывали пройденную галерею. Они спускались по ямчатым камням и слышали журчание, но так и не узрели воду. Они наталкивались на воск, вроде бы свежий, упавший со свечи едва ли час назад. Они находили остатки еды, несомненно, занесенные вездесущими крысами. Всюду доносились до них звуки передвижений, и они предположили, что те идут из обитаемого дворца, невидимого по сю сторону стен. Удивительно было находиться столь близко к жизни и не видеть, не мочь даже определить источник движения. Они слышали голоса, смех, плач, грохот утвари, чужую поступь – фрагменты звуков, временами достаточно громкие, временами очень слабые, словно само пространство внутри стен обладало иными свойствами. Живое стало для них призрачным.
