– Так сообщают. Корабль велик – под состязание отведут целую палубу. Копье, меч, булава и так далее.
– До смерти?
– Либо ранения.
– Но смерть не исключена? Так ведь, Том?
– Вестимо.
– Значит, нам будет грозить война между Арабией, нами защищаемой, и Полонием, лучшим нашим другом. – Монфалькон весь посерел. Он опал в своем кресле. Взглянул на друзей. Прикусил губу.
– И Татария сделает свой ход, – сказал лорд Ингльборо. – Они только и ждут жалкой прорехи в ткани, кою мы ткем тринадцать лет.
– Королева должна предпочесть одного из них. Сие их остановит. Но которого? – Лорд Монфалькон выпрямил спину. – Полониец, коего наш народ не сможет уважать, и Арабиец, что не сможет дать нам наследника, столь нам нужного. Который?
Том Ффинн положил палец вдоль носа.
– Арабиец. Много кто зачнет наследника за него.
Монфалькон длил размышление:
– Так мы договоримся до того, что явится сотня претендентов на родство с девятью дочерьми Королевы. Вы же сие понимаете, джентльмены? Вы о сем подумали?
– На корону?
– Вполне.
– Все не так плохо, – сказал Том Ффинн.
– Верно. Но за тринадцать лет мы создали Златой Век. Подобное творение требует не много времени. А еще быстрее на народы, хотим мы того или нет, нисходит террор. Глориане должно выйти за Арабийца. Гассан, в конце концов, гражданин Альбиона. Были ромейские прецеденты. Элладийские.
– Он доставит нам немало хлопот. Ибо сарацины ждут нашей санкции на объявление войны Татарии. Королева в курсе. В том числе по сей причине она и не подумает бракосочетаться с Гассаном. Опасаясь, что вложит слишком много власти в руки новоявленного Гер-на. – Голос лорда Ингльборо дребезжал, его скручивала боль.
– Мы должны будем им управлять, – сказал Монфалькон.
– При Дворе появятся сарацины, ища управлять Королевой – и нами, – сказал Том Ффинн. – Полагаю, сделав консортом Гассана, мы жестоко просчитаемся.
– Возможно разъяснить, что он – лишь консорт, а не король.
– На словах? – молвил лорд Ингльборо. – Конечно, договориться можно. Однако на деле? Он полон амбиций использовать мощь Альбиона против Татарской Империи. Сие знают все. И появись лишь намек на свадьбу, мы можем быть уверены: татары атакуют по крайней мере Арабию прежде, чем будут атакованы. Лучше, Пери-он, быть самими по себе, за Королевой. Или найти супруга поближе к дому и вытравить причины драки. Альбион видал худшие угрозы.
– Война может разрушить все нами достигнутое, – сказал лорд Монфалькон. Он исторг стон. – Как могло сие случиться? За пару месяцев мы обрели угрозы как внутренние, так и внешние! Я держал страну в идеальном равновесии. Как я утратил контроль?
– Через убийство леди Мэри, – ответил лорд Ингльборо, – и распри здесь, меж нами.
– Одно убийство? Немыслимо!
– Может, Полониец прознал о твоей интриге с его похищением, Перион, – сказал Том Ффинн. – Если так…
– Ему потребовалось бы сие подтвердить. И не осталось уже никого, кому можно верить. Главный похититель мертв.
– Ты убил его? – Лорд Ингльборо заизвивался в кресле.
– Не я. Арабия.
– Зачем?
Монфалькон пожал плечами:
– Он перестарался на почве шпионажа.
– В твою пользу?
– В пользу Альбиона.
– Вот тебе и на! – сказал лорд Ингльборо. На нем выступил пот. – Я всегда о том предупреждал. Примени прежние методы – и пожнешь прежние результаты.
Монфалькон потряс головой:
– Сие никоим образом не касается убийства леди Мэри и прочих перипетий с Жакоттами. Ибо забывать о них нам нельзя. Если они нападут на Арабию…
– Народ их полюбит, – молвил Том Ффинн.
– Мы не сумеем их поддержать. – Лорд Верховный Адмирал содрогался при каждом слове. – Мы не можем.
– И если мы их остановим, – сказал Том Ффинн, – пол-аристократии Альбиона будет против нас, а равно и простолюдины. Мы можем столкнуться с каким-либо восстанием. Небольшим, возможно. Но кто знает? Одно быстро ведет к другому.
Боль на лице Ингльборо отразилась в чертах Монфалькона, вновь узревшего гибель своей мечты – даже в течение их беседы. Он поднялся.
– Должен найтись способ спасти все то, ради чего мы интриговали, все то хорошее, что мы создали!
– Не старыми методами. – Лорд Ингльборо подтянул Клочка, как бы защищая мальчика от Монфальконова гнева. – Служа Герну, мы заимели дурные привычки, пусть даже замышляли против него. Тебе не переменить себя, Перион. Ты продолжаешь использовать инструменты тайны и террора – видоизмененные, быть может, однако ты по-прежнему их применяешь. Строишь козни по раз усвоенным схемам…
– Дабы защитить Королеву и Альбион! – Монфалькон не повышал голоса, но тон его сделался напряженным и оттого куда более устрашающим. – Дабы оберечь невинность девочки, чью жизнь мы трое хранили столь долго от жестокости и капризов ее отца! Вся моя душа вложена в сие предприятие – и ваши души тоже. И я отказываюсь принять твое умозаключение, Лисуарте, будто мои действия были в малейшей мере ошибочны.
– Или безнравственны? – Ингльборо говорил спокойно, стиснув зубы. Боль в нем все возрастала. Рука – вновь на сердце.
– Наинравственнейшим образом оберегал я Альбион и все то, что Альбион для нас значит. Мир несовершенен. Мне пришлось использовать определенные тактики… но никогда они не затрагивали Королеву. Ни пятнышка…
– Пролитие крови ради Альбиона есть пролитие крови во имя Королевы. – Вздох, и подбородок Ингльборо опустился на грудь.
Вскочил Том Ффинн:
– Все сие ни к бесу. Если мы трое ссоримся, значит, все нами достигнутое и правда потеряно.
– Никогда не действовал я, – продолжал лорд Монфалькон, – пока Королеве (а значит, Державе) что-нибудь не угрожало. Многие мертвецы были, я полагаю, милыми людьми, однако и глупцами, что вовлекали Королеву в подобную глупость – часто косвенно. Она ничего не знала. Нам нельзя было позорить Державу.
– Я страшусь следующего твоего признания, – простонал Ингльборо, – что графиню прикончил тоже ты. И тех, других.
– Влияние графини на Королеву не бывало благотворно. Ее советы едва ли отдавали дань Долгу. Но Королева есть Альбион, и Альбион есть Долг.
Том Ффинн возопил:
– Друзья! Довольно. Вы гоните себя на противостоящие концы шаткого бруса. Когда он переломится, вы оба падете. Давайте держаться середины. Помните. Наше дело – поддерживать равновесие. В сем мы всегда были согласны. А ты, Лисуарте, пронзаем чудовищной, жуткой болью. Тебе надобно удалиться. Я поговорю с Перионом. Его слова преувеличенны и неистинны, как у человека, что, опьянен собственной поэзией, сгущает краски историй и тем длит песню.
