– У вас нет своего мнения? Сие вы имеете в виду? Или вы скептик?
– У меня нет своего мнения.
– Значит, вы безнравственны.
– Думаю, милорд что именно таков я и есть. – Квайр улыбнулся лучезарно, будто Ингльборо ни с того ни с сего его просветил. – Безнравствен. Каковым и полагается быть всякому художнику во множестве отношений – за исключением, разумеется, защиты своего искусства.
– Так вы художник, сир? – Ингльборо спешным жестом велел влить в себя еще вина. – Пишете красками? Высекаете в камне? Или же вы драмодел? Поэт? Сочинитель прозы?
– Ближе к последнему, я бы сказал.
– Вы скромны. Вы должны рассказать мне больше о вашем искусстве. – Ингльборо ощутил сильную симпатию к Квайру, пусть мнение о капитане не заставило бы его отступиться от данного Монфалькону обещания.
– Не думаю, милорд.
– Должны. Я внимательно вас слушаю, капитан Квайр. К чему скрывать талант? Поведайте, что вы творите. Музыку? Пантомиму? Или же вы танцор – внутри своих покоев?
Квайр засмеялся:
– Нет, сир. Но я приведу вам пример моего искусства, если сие останется между нами.
– Превосходно. Я отошлю слуг. – Он слегка повел головой и был верно истолкован. Лакеи покинули господина, оставив его наедине с Квайром.
– Лорд Монфалькон говорил вам, что я содействовал его политике, – сказал Квайр, как если бы подслушивал утреннюю беседу. – Он упомянул сарацина, Короля Полония. Я усердно вкалывал у него на службе, милорд. Объехал весь земной шар. Я побывал в знаменитой стране Панаме, где бывший Секретарь Королевы нынче правит в качестве короля. Я возвел его на престол – от имени Альбиона. И с той поры дикарские, кровавые, неразумные обычаи уступили место цивилизованному правосудию. Я всегда презирал дикарей, милорд, как презирал всех, кто невежествен и ставит прецедент выше трактовки. Подобные привычки рождают лицемерие.
– Неумышленно, капитан Квайр.
– Конечно, нет, сир. Однако просвещение – лучше.
– Куда лучше, капитан. – Лорд Ингльборо ублажал гостя. – Богопочитание, к примеру, – великий погубитель достоинства Человека.
– Именно так. И я не стану перечислять сумму своих достижений, но они объемлют весь мир.
– Однако вы упоминали ваше искусство. Демонстрацию.
– Сие – мое искусство.
– Шпионаж?
– Если угодно. Частично. Политика в общем.
– И у вас есть нравственная цель. Пусть и общая – просвещение.
Квайр заинтересованно слушал. Он обдумал суждение лорда Ингльборо.
– Возможно, что и есть. Вестимо. Очень общая.
– Продолжайте.
Поза Квайра сделалась расслабленнее.
– Мое искусство охватывает множество талантов. Я работаю непосредственно с материалом мира, в то время как другие художники ищут способ лишь воздействовать на него – или его выразить.
– Трудное искусство. Наверняка в нем есть опасности, минующие прочих художников.
– Само собой. Я постоянно рискую жизнью и свободой. – Квайр посерьезнел. – Постоянно, милорд. Завтра же утром, посетив Королеву по поручению лорда Монфалькона, вы поставите мои планы и мою свободу под удар.
Лорд Ингльборо улыбнулся, почти забывая о боли.
– Так Монфалькон сказал вам. И вы пришли ко мне с просьбой.
– Нет, милорд.
– Значит, вы хотите очаровать меня, дабы я нарушил слово.
– Я имел в виду, милорд, что лорд Монфалькон не говорил мне ничего напрямую – и я здесь не в положении просителя. Я слышал ваш разговор. Видел, как вы сходитесь, и последовал за вами. Я, как предположил лорд Монфалькон, знаком с тайными областями дворца.
– Так вы подслушивали, да? Что ж, я в старину делал то же самое. Вы убили графиню Скайскую?
– Нет.
– Я так и думал.
– Вы полагаете, ее заколол лорд Монфалькон? – Квайр заговорил нейтрально.
– Ну, он никогда не был ей другом.
– Ходит слух, будто она бежала из страны.
– Бездоказательный. Скорее уж она мертва. Но мы отвлеклись от темы, капитан Квайр. – Сила вновь покидала лорда Ингльборо. Сумерки уверенно сгущались. – Лучше я скажу вам, что намерен делать. Моя обязанность – сдержать слово, данное Монфалькону, и известить Королеву об исходящей от вас опасности. Вы признались мне, что являетесь убивцем, соглядатаем, вы делаете вещи похуже. Я восхищаюсь вашей честностью, как я восхищаюсь любой честностью – честной жестокостью, честной жадностью, честным злодейством. Я, как и многие из нас, предпочту все сие в честном виде, нежели в лицемерном. И я доведу сие до сведения Королевы.
– Она уже знает, каков я, – сказал Квайр тихо и свирепо.
– Вы обо всем ей рассказали?
– Она признаёт во мне художника, каковым я и являюсь. Она обманывается, ибо лучше ей быть обманутой мной, чем вами, или лордом Монфальконом, или Всеславным Калифом Арабии.
– Я вас понимаю. Но мне придется перечислить ваши преступления – как их видит Монфалькон – завтрашним утром. Не думаю, что вы замышляете навредить лично Королеве. Не сейчас. Но я полагаю, что вы могли бы, во благовременье, нанести великий урон Державе и погубить Королеву. Вы куда хитроумнее, видите ли, чем лорд Монфалькон дал мне понять.
Капитан Квайр признательно поклонился:
– Будь вы моим покровителем, ничто подобное никогда меж нами не встало бы.
– Каковы ваши планы, капитан Квайр? Чего вы ищете достичь?
– Я ищу усиления и подчинения моих чувств, – сказал капитан Квайр. – Я отвечаю одинаково на все подобные вопросы.
– Но у вас должны иметься планы. Вы преданны Альбиону?
– Сие может утверждать любой. Что есть преданность? Вера в то, что, когда ты делаешь нечто для кого-то еще, ничего лучше сделать нельзя? Что ж, я не даю трактовок. Мне твердили: то, что я делаю, для Альбиона лучше всего.
– Значит, вы все-таки служите некоему господину. Кому же?
– У меня есть патрон, милорд.
Ингльборо задохнулся при новой атаке боли. Квайр шагнул к бренди, налил, поднес чашу к искривляющимся губам.
– Спасибо, капитан Квайр. Кто ваш патрон?
– Не в моем обычае разглашать такие имена.
– Вы, не обинуясь, говорили о Монфальконе.
– Пока служил ему – никогда, милорд.
– Задача, кою поручил вам патрон?
– Та же, говорит он мне, что и у лорда Монфалькона. Спасти Альбион.
– Однако он не в ладах с Монфальконом?
– По ряду вопросов.
– Жакотт? Жакотт жив и нанял вас?
Квайр потряс головой. Холодало. Он поежился.
