Мои чувства обострились до предела. Война за собственную участь началась, напоминая игру в покер. Нужны были очки мёртвой, куда же Слава их дел? Зеркало должно показать, живу ли я в эту минуту, и исказить правду естества для других! — так шептали беспокойные губы, но к чёрту линзы! Каждый прохожий ночной Москвы на стороне всеобщего странствующего двойника и враг творцу данной повести!
Никогда такой буре эмоций не доводилось омывать моего одиночества. Пока столица играет, а в большинстве своём спит, мне нужно расквитаться с прошлым. Слишком долго в постоянном ожидании тайны проходили серые дни. В итоге от их провожающего почти не осталось сути. На кон бросаю всё, что было и может быть! Но чуда не упущу. Иначе только тропа к Муравейкину, дорога падения и принятия этого мира. Почему же так уродливо всё, что добивается в нём успеха? Сладострастие порыва проникало в кровь, оставляя понимание: «Теперь ты подлинный, твой протест против незнакомца созрел и за мечту об уникальности и судьбе придётся либо умереть, либо запустить механизм возрождения».
Надевая пальто, я поклялся убить первую городскую легенду. Лишь на секунду оторопь сомнения коснулась крови: «Всегда всё с незнакомцем связано… нельзя остаться собой, без взаимодействия с этим чудовищем по имени толпа!»
Но выстрел, пусть и напрасный, соединит мечту об индивидуальности и её подлинный изолированный от других источник.
Даже более того, уже перед зеркалом, готовый к выходу, стоит подлинный человек. Не знаю имени. Безымянный герой ненаписанного романа, не позволяющий святому исчезнуть из оскудевших будней. И лицо безумца напоминало лидера революционного движения. А сердце служило мёртвой иностранке.
— Перчатку не вы обронили?
Из кухни вышла девица, у которой я спрашивал, где найти Славу. В её глазах, будто смотрящих не из зрачков, а всеми белками скрывалось сожаление.
— Без вас будет скучно, оставайтесь, мне нравится, как вы поёте. Да и все в восторге были, только Вите ничего не нравится.
Чужая перчатка на полу у самой двери лежала зловеще. Вспоминался неуверенным пророчеством сон под неусыпным бдением Чёрного куба. Руины и выстрел. В кожаной плотной пятерне скрывалась враждебность, а переступив порог на лестничную клетку, я увидел красную гвоздику.
— Значит, незнакомец всё-таки был здесь, и он не метафора, демон реально существует среди нас!
Счастье наполнило бешено бьющийся центр всех чувств в моей груди. Судьба подарила шанс.
— Призрак принял вызов. Не будет самоубийства.
Ненадолго возвратившись в покинутую квартиру, я забрал с собой непонятно чью перчатку и ещё раз посмотрелся в зеркало.
Взгляд остановился на календарике, упавшем за груду ботинок, неизвестно как давно. Месяцы были перепутаны. Вернее год по-прежнему значился прошлый, а страница демонстрировала месяц январь.
Вспомнилось, что очки жертвы ДТП потерялись, и вообще-то их стоило поискать, а главное, здесь где-то учебные материалы для составления материалов домашних заданий, но звать Славу совсем не хотелось. Лучше не думать о работе.
И пистолета ведь нет… усмехнулся я отражению.
Перчатка стала знамением, повелевающим удалиться прочь.
9
Дождь, о чём, наверняка, предупреждали метеосводки, моросил по обезлюдевшим мостовым. Деревья принимали его тоску, усиливая и возвеличивая свободу воды, летящей к земле. Казалось, собственной кровью осенние тополя приумножали сырость. Луна в крохотном окошке из туч, торопилась и летела в потоках мелких и волнистых облаков, подсвеченных потусторонним зелёным светом. Само светило будто утонуло в водорослях, и река над головой огромным отражением осаждала берег, по скатам которого двигались мои ноги.
Огни непогашенных окон смотрелись порочной игрой нечистых сил, потому как точная и верная зеркальная темнота в небе не содержала блуждающих квадратных горнил, будто бы адских, рассеянных по городу, печей.
Тут и там раздавались гулкие звуки. Голоса, вещавшие о далёкой радости или о горе. Один раз будто бы кто-то спросил:
— Не прощается ложь… позади.
А эхо передразнивало: «Не прекращается дождь, подожди!»
Но всё показалось — и тот, и другой крик. Скрипело что-то вроде качелей, пока шептали и горели отзвуки дождя, напоминая о пожаре и заговорах.
Осень распадалась шорохами и тенями по тротуарам, то и дела призывая небыль, духа моего поединка. Постепенно начало думаться, что в глубинах вод уже я, а берег на той стороне, за облаками.
Когда глаза в последний раз обратились к луне, перед тем как её поглотила тьма, с губ непроизвольно сорвалось:
— Анна.
Её речи о том, что на земле подлинно живёт лишь человек пятнадцать-семнадцать, резко противоречили моим теперешним страданиям утраты. Они словно чем сильнее разгорались, тем больше сообщали, что освящённые великим протестом мечты поднимают человека к себе в свою сверхреальность, где он обретается в истине.
Сладкая дрожь соединения в лучшем краю сияла. Не верилось, что уже удастся снова свидеться с загадочной незнакомкой с Лесной, 17. Предел всех чувств и напряжение всех нервов заставляли мой мозг осознавать, что я — это я. Бессонница не напугала бы, коли была сейчас актуальна. Тоска утраченного создавала в сердце особое пространство вроде уютного дома, где дружба с Денисом, Анна и духи бесконечных возможностей писали письма с бесконечными упрёками в адрес биографий тех, кто принял окружающее. Конверты для моих пропали, и теперь, глядя в забрызганные дождями стёкла придорожных построек, я видел красные цвета алого шёлка. Плотным покровом вдоль улиц, отражаясь в лужах, он гнался за мной и обступал, со всех сторон сужая круг.
Однажды, ещё на третьем курсе, беседуя с двумя одногруппницами, мне пришлось стать свидетелем сцены. Обе девушки пели в начинающих ансамблях, и высокая и длинноногая Ира не знала, что тонкая и маленькая рыженькая Надя недавно получила право выступить вместе со своим коллективом в довольно знаменитом рок-клубе. Первая спутница неожиданно для нас подняла вопрос продвижения своего творчества, упоминала площадки, куда была ещё не готова попасть, и группы, с которыми как раз предстояло делить сцену второй моей провожатой. Мы переглядывались с ней, улыбались и помалкивали. Но потом Ира задала прямой вопрос о причинах недавней радости Нади, и почему-то стало неловко. В дни, когда прогулка происходила, это было всё, что я испытал. Но теперь вспоминаются красивые и элегантные, но большие, широкие ноги Иры, спортивное телосложение, её доброе лицо, таящее жёсткость, готовую вырваться на свободу и испепелить в случае оскорблении или угрозы, а главное — наивно-виноватое выражение изящных тонких губ Нади, всей такой милой и хрупкой, на которых запечатлелся вызов и желание биться. Красный шёлк пронизывает данную историю и сцену от начала до конца, а поднять завесу мне никогда не хватало внутренней честности.
Осенняя ночь прервала ход моих воспоминаний.
