Князь Федор немало навидался в Париже, однако не замедлил бы
поклясться, что этакую роскошь, пожалуй, встречал только в королевском дворце.
Иного слова, чем «великолепие», к убранству дома светлейшего применить было
просто невозможно. Князь Федор был образованным человеком и ценителем искусств,
а потому, глядя на полотна в золоченых рамах, достойные галереи Уффици, изящные
мраморные статуи, на роспись плафонов и стен, на коллекции оружия, фарфора,
китайских шелков, античной терракоты, турских гобеленов, лионских кружев,
итальянских музыкальных инструментов и всего прочего, неописуемого по
количеству и красоте, он отдавал невольную дань уважения Меншикову. Пусть не по
потребности, а по необходимости соответствовать рангу, но временщик все же
окружил себя изысканнейшей красотою, которая не могла не оказывать влияния на
тех, кто живет в этом дворце или хотя бы здесь бывает. В отличие от домов
других русских бар, где сокровища разных стран, эпох и стилей вынуждены были
беспорядочно соседствовать, подавляя и соперничая друг с другом, здесь всему
нашлось свое, выигрышное, место. Была даже шахматная комната, войдя в которую
Федор аж зубами скрипнул от зависти, ибо, относясь к самой игре вполне
равнодушно, он питал слабость коллекционера к редкостным наборам, а здесь были
образцы уникальные, красоты поразительной! Чего стоили, например, шахматы в
виде индийских богов и богинь… Но вершиной собрания, конечно, были монгольские
шахматы в виде злых духов, каких только способно представить воображение,
исполненных с тем тончайшим, почти сверхъестественным мастерством, на какое
способны лишь азиатские мастера.
Князь Федор обратил внимание, что все эти редкости собраны
здесь не только для коллекции: Меншиков любил играть в шахматы, так что он не
мог отказать себе в удовольствии частенько наслаждаться этой красотою. Федор
едва не расхохотался, заметив самое верное тому подтверждение: у всех белых
ферзей во всех наборах были обкусаны головы! По старым временам он помнил, что
Александр Данилыч всегда играл только белыми (ну разве что в партии с Великим
Петром соглашался тянуть традиционный жребий), а задумавшись или оказавшись в
сложном положении, снимал с доски ферзя и начинал его покусывать. Только у
больших деревянных шахмат, грубых и тяжелых, стоявших прямо на расчерченном
клетками полу, ферзева голова пребывала в сохранности: наверное, Данилыч
поостерегся сломать зубы, грызя этот чурбан!
Вообразив сию картину, князь Федор не сдержался-таки и
хохотнул, однако тотчас осекся, услыхав за дверью шаги и голоса. Первой мыслью
было, что воротились охотники, однако то, что он услышал, ничуть не напоминало
возбужденный разговор веселой кавалькады. Раздавались всего два голоса: один
бранился, другой что-то робко бормотал.
Князь Федор оглянулся и увидел близ изразцовой печи
маленькую дверь, возле которой не было лакеев: очевидно, она вела в приватные
помещения. Без малейшего угрызения совести он шагнул за портьеру и приник к
этой двери ухом – как раз вовремя, чтобы услышать визгливый женский голос,
возвестивший с истерическими нотками:
– Зря я тебе шею не свернула в прошлый раз, потаскуха
непотребная, место отхожее, подстилка зас…я!
Вот те на! Федор невольно отпрянул от двери, как будто
вдохнув крепкого зловония. Дама не стесняется в выражениях! Кого же это она так
чехвостит, интересно знать? Верно, служанка загуляла или вовсе уж в подоле
принесла, вот и получила в полную меру.
– Да как вы осмелились, тетенька! – взорвался за дверью
другой голос, высокий, струной дрожащий от гнева. – Да как у вас язык за такие
слова не отсохнет!
– Блудница вавилонская! – гремела та, которую назвали
тетенькой. – Быть вам с Бахтияром битыми на конюшне!
– В самом деле? – сквозь слезы во втором голосе прорвался
смешок. – Неужто и он получит наконец-то по заслугам, сей блядословец
[14]?
Услышав имя Бахтияра, князь Федор стал слушать еще
внимательнее: тот самый черкес, о коего он позавчера так славно почесал кулаки!
– Ах ты, тварь неблагодарная! – вновь вызверилась тетенька.
– Ведь кабы не он, подумай, что было бы с тобою?! А прознай батюшка? А
государь? Да в монастырь на вечное векованье – вот тебе самая малая кара была
бы! Статное ли дело – ночью в саду любовнику назначать свидание! А ну, говори,
кто таков был с тобой, от кого Бахтияр тебя отбил?
– Бахтияр? – засмеялась девушка. – Да спасибо тому
незнаемому, кто меня отбил от Бахтияра!
– Незнаемому? – словно не услышав остального, взревела
тетушка. – Так ты и имени его не знаешь, хотя валялась с ним, бесстыжая?! Ну
вот же тебе, вот!
Две хлесткие пощечины раздались в тишине, а вслед за тем
послышался крик, исполненный такой боли и отчаяния, что князь Федор не выдержал
– и распахнул дверь, не зная, что будет делать, всем существом своим желая
одного – прекратить сцену, терзающую его сердце.
* * *
Он уже сообразил, что происходит расправа с той самой
длинноногой девкою, которая позавчера его милостями была избавлена от
докучливого черкеса, и ежели его что озадачивало, так наличие у нее какой-то
тетушки (хотя почему бы и нет?) и то, что творится сие не в людской, не в
девичьей, не в холодной, не в сенях, в конце концов, а в одной из нарядных
хозяйских комнат. И он был немало изумлен, ворвавшись туда, ибо девки той не
обнаружил (хотя недавно слышал ее голос), а увидел… увидел то, что увидел.
Горбунья в сверкающем златотканом платье (верно, та самая
Варвара, которую немало лаял дядюшка) стояла, занеся чрезмерно длинную при ее
росте руку для новой пощечины, хотя от двух первых-то уже полымем пылали щеки у
высокой, тонкой, весьма богато одетой девицы, которую крепко держал за локти
черноглазый, мрачный и бледный, в черном шелковом бешмете…
Тот самый черкес! Его-то князь Федор признал с одного
взгляда, испытав невыразимый восторг при виде трех немалых синяков, испятнавших
это раздражающе-красивое лицо, и в лепешку вспухших губ.
– Осмелюсь ли осведомиться, что здесь происходит?!
– А ты что за спрос? – более чем неприветливо покосилась на
него горбунья, все еще помахивая в воздухе своей цыплячьей лапкой, которая,
верно, так и чесалась – нанести новый удар. – Звали тебя? Чего приперся?
Князь Федор на миг даже опешил.
Каких бы высот эта новая «убей-буф-мерина» ни достигла в
одночасье, все же надобно быть уверенной в полной своей безнаказанности, чтобы
так говорить не с крепостным, а с человеком, вполне равным тебе хотя бы по
виду! Он бы дорого заплатил сейчас, чтобы взять ее за шкирку да за юбку и
вышвырнуть в окошко, однако ж она была какая-никакая, а все-таки женщина, так
что князь решил отвести душеньку на более достойном противнике.
