– Конечно, смерти бывают разные, – согласился князь Федор. –
Но ведь и яды – тоже! Жил лет пятьдесят назад такой итальянец – Экзили его имя.
Это был незаурядный отравитель: по части ядов он являлся художником, подобно
Медичи, Борджа и Козимо Руджиери
[21]. Сей Экзили, который совершал отравления
не ради корысти, а следуя неодолимой страсти к экспериментаторству, изобрел
весьма хитроумный яд. В живых организмах он скрывался так искусно и с такой
хитростью, что совершенно невозможно было его распознать. У животного все
органы оставались здоровы и невредимы: проникая в них как источник смерти, этот
хитрый яд в то же время сохраняет в них видимые признаки жизни. Сие снадобье
ускользает при любых осмотрах; оно настолько таинственно, что его невозможно
распознать, столь неуловимо, что не поддается определению ни при каких
ухищрениях, обладает такой проникающей способностью, что ускользает от
прозорливости врачей; когда имеешь дело с этим ядом, опыт и знания бесполезны!
Из него делают порошки и жидкости: одни действуют тайно и изнуряют медленно
жертву, так что она умирает после долгих страданий. А другие столь сильны и мгновенны,
что убивают, подобно молнии, не оставляя принявшему их времени даже вскрикнуть.
– Ай да племянник! – пробормотал Алексей Григорьич. – Ай да
букарь! [22] Хвалю! Не зря по заграницам шастал!
Василий Лукич, по своему обыкновению, молчал. До него
доходили слухи, что в Париже у князя Федора была репутация модника,
соблазнителя, забияки – и в то же время человека с беспощадным, холодным умом,
куда более острым и стремительным, чем его шпага. Похоже, что так… похоже, что
так, и какая удача, что этот ум, это оружие навострено на службу Долгоруковым,
против их исконного врага!
Князь Федор тоже молчал, отдыхая после своей пламенной речи.
Он был упоен химией, видя в ней не столько науку, сколько изысканное и высокое
искусство, однако происшедшая сейчас сцена была занимательна для физиономиста
куда более, чем для химика! Его дядюшки уже поизображали скорбь над телом
внезапно умершего Меншикова, уже попировали на его поминках, уже начали делить
звания и власть… уже стиснули в своих объятиях молодого императора, вынудили
его отречься от прежних клятв и дать слово другой прелестнице. Не составляло
труда угадать, кто будет новая невеста Петра, – конечно, красавица Екатерина
Долгорукова! Все сбудется, как они хотят, даже как они и мечтать не смели – а
доставит им это все на золотом блюде отважный грехотворец Федька, которого они
сделают послушным игралищем своих разнузданных страстей! Всем он оказался вдруг
с руки, этот Федька! Ну и, надо полагать, не поскупятся для него наградою, о
чем бы ни попросил. Он-то знал, чего попросит – нет, потребует! – и только
надежда давала сейчас силы продолжать игру.
Федор с трудом удерживал смех: по лицу Алексея Григорьича
ясно было видно, что он прямо сейчас готов вручить племяннику бутыль с ядом,
отравленный шарф, камзол, перчатки – бог весть что! – и отправить губить
светлейшего. Однако хитрый Василий Лукич никак не мог перестать ходить вокруг
да около:
– Экие чудеса ты тут наговорил! Все было бы прекрасно,
окажись осуществимо. Но где взять сего яду?
Он заранее знал ответ, и Федор его не разочаровал:
– Я привез с собою малую толику. Удалось купить у одного
аптекаря, который готовил его по старинному рецепту.
– И что же за рецепт? – вкрадчиво поинтересовался Василий Лукич,
рассудив, видимо, что, ежели средство и впрямь окажется так хорошо, как говорит
Федор, не помешает на всякий случай научиться и самому его изготавливать.
Впрочем, следующие слова племянника напрочь отбили у него желание заняться
химическими опытами:
– Яд сей имеет сладковатый вкус и называется кантареллой.
Готовится он самым необычным способом. Кабана заставляют проглотить большую
дозу мышьяка, затем, когда яд начинает воздействовать, животное подвешивают за
ноги, и вскоре, когда тело его уже сотрясают конвульсии, а изо рта начнет течь
ядовитая слюна, ее собирают в серебряное блюдо и наливают в герметично
закупоренный флакон. Но говорю же вам, дядюшка, у меня есть этот яд, вам
трудиться не надобно!
– Ну и чего же ты задумал, Федька? – едва выговорил
пересохшими от нетерпения губами Алексей Григорьич. – В одночасье Данилыча
уморить или пускай помучается?
Понятно, какой ответ был бы желателен Долгорукову! Но князь
Федор знал и другое: он не запятнает своих рук смертью отца той, к которой
властно влекло его сердце. Он только чуть-чуть изменит череду событий,
чуть-чуть подтолкнет судьбу. Никаких смертей! Только маленькая подножка его
высококняжеской светлости, для которого всякая масть в козырях, даже судьба
дочери, – остальное, можно не сомневаться, сделает молодой император!
Поэтому Федор не ответил Алексею Григорьичу; вопрос Василия
Лукича показался ему куда интереснее:
– Коли ты так все порассудил, то, может, и знаешь, через что
Данилыча отрава настигнет?
Федор медленно улыбнулся. Теперь ему казалось, что он
предвидел ответ на этот вопрос еще вчера, когда во дворце Меншикова забрел в
шахматную комнату! И он проговорил, глядя в невинные голубые старческие глаза
Василия Лукича своими яркими, молодыми, но столь же голубыми и невинными:
– Надо полагать, господин генералиссимус по-прежнему играет
в шахматы только белыми и грызет голову ферзя, когда задумается?
– Шахматы! – презрительно проворчал Алексей Григорьич.
Василий же Лукич не проронил ни слова, а на лице его… Федор
удивился: не радость, не торжество. Что, страх, что ли? Да нет, не может быть!
«Я наступил на голову змеи», – пришло в этот миг в голову
Василию Лукичу старинное выражение, означающее, что дело чревато бедою, но
отступать было уже поздно.
Глава 8
Венец королевы Марго
– Ох, ну угодил! Ну, порадовал! Ну, уважил, крестничек!
Князь Федор едва удержал изумленно взлетающие брови: вот
как, Меншиков уже считает себя его крестным отцом? Верно, за то, что в его
присутствии великий государь некогда отправлял молодого князя за границу? Надо
полагать, и впрямь доволен подарком, если расщедрился на такие слова!
