Машина кобылка оказалась смирна, неигрива и поводлива
[26],
однако не обладала истинно охотничьим норовом и не жаждала непременно вырваться
вперед, а потому почти сразу оказалась во втором ряду охотников. Впереди, среди
борзятников, были, конечно, Петр, Ванька и Елисавет; князь Федор как бы
добровольно посвятил себя присмотру за другими дамами. При них были двое
доезжачих, и вся компания вполне неторопливо скакала по утреннему лесу.
Стоило только Маше понять, что ей не придется трястись
наперегонки с другими, размахивать кнутом и орать диким голосом, как настроение
у нее улучшилось. Да и невозможно же печалиться, когда солнце проглядывает
сквозь легкое облачное марево, когда ветер ласкает лицо, кобылка идет ровным
галопом; ветви над головой шумят листвою, веселое зеленое сияние кругом, а
рядом, бок о бок, скачет тот, при одной мысли о котором замирает сердце!
Маша старалась больше не глядеть на Федора – боялась того,
что с нею происходит, и только думала, думала, как же это случилось, как
содеялось? В тот вечер, после позорного приключения в Каменном саду, она от
стыда и горя едва не утопилась в пруду. Наплакавшись в кустах, пробралась
украдкою в дом (господь помог – черная лестница оказалась пуста, в коридорах
никто не встретился), а потом, скорчившись под одеялом, долго боялась уснуть,
ибо страшное, искаженное похотью лицо Бахтияра маячилось перед глазами… Уж не
чая успокоиться в эту ночь, она все-таки забылась сном… и был он как бы
продолжением яви, ибо пригрезилось Маше, будто не она бежала опрометью с места
своего позорища, а Бахтияр, подвывая и моля о пощаде; она же осталась на
милость победителя, который не замедлил стребовать с нее награду и принялся
буйно ласкать, уложив прямо на траву, а потом слюбился с нею с таким пылом, что
Маша проснулась от собственных трепетных, неистовых телодвижений, в коих
надеялась удержать страстную истому, овладевшую ею во сне.
Сон был столь реален, что она вскочила с постели и принялась
искать на простынях следы своей девичьей крови, ибо еще ощущала внутри себя
сластолюбивого незнакомца, лоно еще жаждало его ласк.
Ничего не обнаружив и убедившись, что окна и двери закрыты
изнутри, а стало быть, урона ее девичеству не могло быть причинено, Маша
кинулась в угол, под образа, и принялась бить поклоны с таким усердием, что
вскоре у нее закружилась голова и она простерлась на полу, сперва тихонько
всхлипывая и моля Пресвятую Богородицу о снисхождении, а потом… потом как-то
незаметно обратясь к новым мыслям о незнакомце. С тех пор он сделался
непременным и страстным посетителем ее сновидений. Маша просыпалась
опустошенная, измученная, неудовлетворенная: ведь он только ласкал ее в снах,
доводя до полного исступления, но не давал желанного завершения! Она молилась –
он не боялся молитв, приходил мучить ее снова и снова. Маша уже начала думать,
что избавил ее от черта Бахтияра такой же враг рода человеческого, Змей
Огненный, который в образе пригожего молодца навещает зрелых девиц или одиноких
молодушек, навевая им опасные, сладострастные, грешные видения, столь схожие,
впрочем, с явью по силе чувств, что некоторые полюбовницы Огненного Змея, как
говорят, обнаруживали себя чреватыми! Ходили повсеместно слухи о том, что от
Огненных Змеев женщины рожали детей-уродов: черненьких, легоньких, с
коротеньким хвостиком и маленькими рожками – кикимор. Бывали, по словам седой
старины, и случаи, что родились от такой любви сразу по двенадцати змеенышей,
до смерти засасывающих порождавшую их на белый свет красавицу.
Оберечься от дерзобесного гостя можно было, купив у
юродивого на паперти сорок раз написанный на бумажках псалом: «Да воскреснет
бог», надеть на крест и носить не снимая. Маша уже совсем собралась украдкой
сбегать в церковь, да призадумалась: а хочет ли она, чтобы восхитительные
сновидения прекратились?.. Она как раз отважилась признаться себе, что
почувствует себя несчастной и брошенной, избавившись от своего ненаглядного
«полунощника», когда тетка в присутствии клеветника Бахтияра устроила ей тот
самый грубый разнос, который был столь достопамятно прерван внезапным
сватовством.
От искры загорается пожар – любовь загорается от одного
взгляда.
* * *
Маша очнулась. Кони их стояли; князь Федор, спешившись,
помогал сойти с седла великой княжне, однако отнюдь не на толстощекую Наталью
был устремлен его обеспокоенный взор. Маша слегка улыбнулась в ответ и едва не
всхлипнула от счастья, когда наконец увидела в его лице то, что мечтала
увидеть. Федор слегка подмигнул, потом нахмурился предостерегающе, слегка поведя
глазами в сторону Натальи, которая прищурясь глядела на них.
– А ты, Машенька, отменно держишься в седле! – проговорила
она таким тоном, как будто уличила будущую невестку в отвратительной
непристойности. – Не то что батюшка твой, Александр Данилыч, – сундук сундуком,
прости господи! – Она засмеялась, заслонившись рукою, а когда отвела ладонь,
князь Федор и Маша едва не ахнули: толстощекое лицо Натальи еще больше
надулось, приобрело выражение враз важное и заискивающее, а голос был уже не
ее, неприятно-визгливый, а надменный, рокочущий, укоряющий: – Ах ты, волчья
сыть, вот уж воистину, кобылища треклятая, али у тебя шесть ног, что ты в них
заплетаешься?!
Маша глядела растерянно. Известно было, что великая княжна
отличается поразительными способностями к подражанию, и прежде приходилось
видеть образчики Натальина лицедейства, но это всегда были вполне невинные и
очень смешные шутки. Теперь же она явила истинный сарказм – причем очень злой…
рассчитанно злой.
Маша вспыхнула, подалась вперед, и мстительное словцо уже
готово было слететь с ее уст, однако в это время князь Федор взялся за ее
стремя, протянул руку:
– Позвольте вам помочь… Мария Александровна!
Обе девушки уловили чуть заметную заминку в его словах – он
явно хотел сказать: «Ваше императорское высочество», но вмиг изменил свое
намерение. Маленький, туго сжатый ротик Натальи Алексеевны растянулся в ехидной
улыбке: она решила, что князь Федор желал сыскать ее милости и намеренно унизил
Меншикову. Она была столь упоена своей догадкой, что не заметила невообразимо
быстрого взгляда, которым обменялись князь Федор и Маша. В этот миг громче слов
было сказано, что он любит ее, любит всем сердцем, и титуловать «императорским
высочеством», то есть признать на нее права другого, для него непереносимо! Впрочем,
Наталья успела увидеть, как мягко засияли прекрасные темно-серые глаза, как
дрогнули румяные губы… и с острой завистью осознав свою неприглядность по
сравнению с этой изысканной красотой, вновь метнулась к коню, путаясь в слишком
широких шароварах и почти истерически крича:
– Я хочу снова сесть в седло, князь! Я хочу подъехать к
брату!
