Она, конечно, была не так проста, как мужчины, перед
которыми Маша пыталась изображать возмущение придуманной Федоровой неловкостью.
Елисавет видела больше, ощущала глубже, перед ней притворяться не стоило – это
Маша поняла сразу и бросилась в бой, высоко вздернув подбородок.
– Не выношу бессмысленной жестокости! – надменно бросила
она, не потупляя взора перед бесстыжими глазами Елисавет. – Удали не вижу,
чтобы в смерть загонять безоружных и не щадить самых верных!
Она кивнула в сторону перепуганной борзой, которая жалась к
ногам стремянного, однако все собравшиеся вмиг поняли смысл ее слов: она
намекала на своего отца, который сделал все, чтобы возвести на престол этого
мальчишку, с ненавистью крикнувшего: «Я его в струнку поставлю!» Это поняли
присутствующие все до одного – кроме Петра, который был слишком юн, слишком
зол, а потому слышал только то, что слышал.
– Уж вы бы лучше помолчали бы, сударыня! – неучтиво
отмахнулся он от невесты. – Вот не люблю, когда берутся судить о том, в чем не
знают толку! Ежели вашему рассуждению следовать, надобно охотиться только на
медведя – и то один на один, с рогатиной! Для англичан, к примеру, охота – не
добыча пропитания, а от веку sport, споот, – он неловко выговорил чужое слово.
– Они ради доблести гоняются по полям на конях за безоружною лисицею с
собаками…
– Осмелюсь возразить, ваше величество, – снова, но уже по
доброй воле, согнул спину князь Федор, с бесстрашием влюбленного бросаясь
отвлекать внимание рассерженного государя от своей спасительницы, – английские
охотники скачут за лисицею обыкновенно без собак и норовят затоптать ее
копытами или засечь с седла плетками. Собаки в такой скачке, как можете видеть,
одна только помеха, ибо под ногами коней путаются. Наша же, русская, охота, коя
заключается в травле и ловле зверей борзыми собаками, возникла первоначально у
арабов, затем перешла к монголам, а уж от них, во время татарского нашествия,
сделалась известною и у нас. Особливо распространилась она в Московском
государстве во времена Иоанна Грозного, когда после взятия Казани много
татарских узбеков[28] были переселены в Ярославль и Кострому. С той поры и
повелось разведение русских борзых, и, хотя прадед ваш Алексей Михайлович
тешился по преимуществу соколиной охотою, бояре его занимались охотой псовою.
Петр слушал зачарованно, мгновенно забыв обо всем прочем.
– А во Франции? – живо спросил молодой царь. – Видел ты
охоту французских королей?
Федору пришлось приложить немалые усилия, чтобы сдержать
судорогу отвращения.
– Да, привелось однажды, – пробормотал уклончиво, прогоняя
воспоминания об убийстве прекрасного, благородного оленя, столь измученного,
израненного, искусанного собаками, что он почти с охотою подставил гордую шею
под завершающий удар королевского кинжала. Венценосному охотнику ничего не надо
было на этой охоте делать, как только сойти с коня и картинно убить уже
полумертвого оленя, однако безнадежный, мученический взор невинной жертвы долго
преследовал потом Федора. – Зверство это, ничего больше! – буркнул он почти
грубо. – Коррида, ей-богу, и то милосерднее!
– Коррида? – нахмурился Петр, вспоминая. – Ах да, это в
Испании… бой быков!
– Вернее сказать, бой человека с быком.
– Да, я что-то читал, – пренебрежительно отмахнулся Петр. –
Человек для развлечения прекрасных сеньор крутит перед быком красной тряпкою и
бегает туда-сюда. Но это ерунда. Тут ведь охотник не человек, а бык!
– Не совсем так, ваше величество! – возразил Федор. – Это и
есть охота, пусть она и происходит на огороженной арене, под взорами зрителей и
зрительниц. Прелесть корриды в том, что здесь два охотника: матадор и бык, и
жертвы тоже две: бык и матадор. И одному богу известно, кто одолеет.
– Нет, пешком охотиться скучновато. Вот ежели б верхом… –
мечтательно протянул Петр.
– А как же! – поддакнул князь Федор. – Верхом с быком тоже
сражаются. Сей человек зовется пикадор, он скачет на коне вокруг быка, заботясь
не только о своем спасении от рогов, но и о скакуне своем, однако первая его
забота – поразить быка шпагой, мулетою называемой. Раздражать при сем быка
следует дротиками и стрелами, пропитанными горючей смесью. – Он даже
присвистнул, вспоминая последнюю виденную корриду. – О, государь, смею вас заверить,
от корриды ничуть не меньше захватывает дух, чем на медведя идти с рогатиною!
Елисавет жарко выдохнула сквозь стиснутые зубы:
– Ох, это для мужчин… истинных мужчин, – простонала она с
такими похотливыми нотками в голосе, что Федору сделалось неловко, словно некая
античная Пасифая [29] на миг приоткрыла пред ним свой бесстыжий лик.
Странное выражение вспыхнуло в широко раскрытых глазах
Петра: восторженное, алчное, самозабвенное… Он постоял, ковыряя каблуком землю,
о чем-то размышляя; потом резко махнул стремянному:
– Возвращайтесь с охотою! Остальные – за мной!
– Куда, Петруша? – недовольно протянула Наталья Алексеевна,
но царь только блеснул бешеным взором:
– Кому сказано? На конь! – И, взлетев в седло, ринулся к
лесу, более не оглядываясь и не сомневаясь, что все покорно последуют за ним.
Так оно и произошло после некоторой заминки, пока Иван с
Федором помогали взобраться в седло Наталье Алексеевне. Елисавет и Мария, одна
с пенька, другая с коряжины, вскочили сами с такой легкостью, что мужчины
остались озадачены. Смерив друг друга неприязненными взорами, цесаревна и
невеста императора с места послали лошадей рысью, но догнать летевшего очертя
голову царя смогли не скоро.
Скачка, впрочем, длилась недолго: Петр осадил коня перед
дощатым забором и оглянулся на свою свиту, воздев палец и призывая таким
образом к молчанию. И тогда, сквозь запаленное дыхание коней, всадники услышали
странный рокот, доносившийся из-за забора.
Чудилось, это прибой перебирает камушки на морском берегу,
ровно, мерно накатываясь и отступая.
– Храпит, что ль, кто-то? – спросил Ванька Долгоруков,
напрочь лишенный поэтического воображения, и тогда остальные тоже поняли:
никакой это не прибой рокочет, а и впрямь раздается мощный храп.
Петр, привстав на стременах, легко мог заглянуть за забор.
Заглянул, хихикнул – и стал жестами призывать всех последовать его примеру.
Уж на что дамам было нелегко, при их-то посадке боком, а и
те изловчились, не смогли сдержать любопытства. Да так и ахнули…
