Он осадил коня перед воротцами, спрыгнул наземь, ибо знал:
конь обезумеет от страха и будет лишь мешать, ведь времени осталось только на
один удар, и оружие у него – только одно.
* * *
Князь Федор вбежал в загон и секунду стоял, ничего не видя в
клубах пыли, слыша только яростный рев быка, визгливое ржание коня… Петр
молчал.
«Жив ли?» – с ужасом подумал Федор и, сунув пальцы в рот,
громко свистнул.
Топот прекратился. Неясные очертания проступили сквозь пыль,
и Федор обострившимся зрением смог различить, что бык стоит, растерянно поводя
головой, конь мечется в дальнем углу загона, а на его спине… слава те, господи!
На его спине скорчилась долговязая фигура.
Федор так обрадовался, что царь не угодил быку на рога или
не свалился под копыта, не дал себя затоптать, – даже дыхание перехватило.
Кое-как справившись с голосом, крикнул:
– Прыгайте, государь! Прыгайте через забор!
Слава богу, Петр все услышал, все сообразил: в одно
мгновение ока вскочил ногами на седло, пал животом на забор, перевалился, исчез
из глаз… «Надо полагать, они его там не примут на кинжалы, – холодно, словно о
чем-то несущественном, подумал князь Федор, вспомнив краешком сознания нечто
подобное, случившееся между коварным Чезаре Борджа и простодушным Альфонсом
Арагонским [30]. – Хотя нет, у них же нет оружия!»
И тут же он забыл обо всем: пыль осела, Федор увидел быка – ну
а бык увидел нового врага.
Федор мог теперь убежать: ворота были за его спиною, но
почти человеческие крики смертельно испуганного коня еще звучали у него в ушах,
ему хотелось увести обезумевшего страдальца, так равнодушно покинутого
хозяином. Вдобавок в Испании он хорошо усвоил, что такое разгоряченный корридою
бык, да раненный, да с мулетою или кинжалом в загривке. Это неуправляемая сила,
смертельное оружие, одержимое неистовой ненавистью к человеку – ко всякому,
любому человеку. Первый же крестьянин, который войдет в загон, будет пронзен
этими страшными рогами, и невесть сколько жертв принесет несчастный зверь для
утоления своей ярости, пока не уложит его меткий выстрел какого-нибудь
храбреца!
Федор неуловимым движением, опасаясь раздразнить быка, вынул
нож.
Ладно. Поиграем.
Бык стоял как вкопанный, тяжело дыша. Ясно было, что он
увидел нового врага и готовился к атаке. Постояв несколько секунд, он вдруг
взревел, принялся вздымать задними ногами пыль и хлестать себя хвостом по
бокам. Но это все еще была прелюдия… она несколько затянулась, и князь Федор
едва не пропустил мгновения, когда бык с налитыми кровью глазами бросился
вперед, так нагнув голову, что чуть ли не взрывал землю.
Федор не тронулся с места. Когда же бык оказался от него в
трех шагах – отскочил в сторону, и зверь с силой вонзил рога вместо мягкого
человеческого тела в доски ограды.
Рванулся с истошным ревом – по всему забору дрожь прошла! –
еще рванулся… Его напряженная шея оказалась совсем близко к Федору, яремная
вена пульсировала почти перед глазами.
Князь тронул лезвие кинжала ногтем… усмехнулся и сунул его в
ножны. Потом спокойно прошел к измученному коню. Поджилки, конечно, дрожали, но
он не дал коню почуять свой страх: вскочил верхом, и, ощутив твердую, спокойную
руку, скакун двинулся к воротам загона почти с достоинством. Федор остановил
его рядом с быком, который все рвался, рвался… доски трещали. Похоже, ему
потребуется еще два, ну, три рывка, чтобы освободиться.
Федор натянул поводья, сдерживая коня. Ноздри у него
раздувались, дрожь возбуждения шла по спине, голова слегка кружилась. О, это
была острая минута… сродни исступленной страсти! Нарочито медленно, чтобы не
перепугать коня еще больше, он привстал на стременах, перевесился, сколько мог,
свободной левой рукой дотянулся до рукояти ножа, торчащего из бычьего загривка,
– и рванул с такой силою, что чуть не свалился с седла.
Рукоять была окровавленная, скользкая, но Федор все же
вырвал ее, а потом так ударил коня каблуками, что тот подпрыгнул на месте,
рванулся вперед – и вынес седока из загона еще прежде, чем новый, исполненный
боли рев огласил окрестности.
Слава богу, брат Ванька вышел из своего оцепенения и уже
ждал, помог Федору спешиться, а потом они вместе заложили ворота на толстенный
брус.
Бык все ревел.
– Ох, не примет он сегодня корову! – сокрушенно сказал Иван,
у которого, как всегда, было на уме одно.
Федор только засмеялся тихонько: его всего трясло, говорить
было невмочь.
Оглянулся.
Наталья кулем сидела в седле, все еще не придя в себя.
Елисавет хохотала, била в ладоши:
– Ну, Иракл! Ирой! Ну, матадор!
В ее устах комплименты звучали как ругательство.
Не сразу князь Федор решился взглянуть на Марию.
Глаза ее казались огромными от подступивших слез; сидела ни
жива ни мертва. Она шевельнула губами… она ничего не сделала, только шевельнула
губами, но Федор даже покачнулся, так внезапно, с такой силой вспыхнуло в нем
желание.
Он только что избежал смерти, а она, ее взгляд, дрожь губ –
это была жизнь, к которой он вернулся, и все тело его ныло, стонало от жажды
вобрать в себя эту жизнь!
– Бла-го-да-рю… – раздался рядом какой-то скрежет, и Федор
вздрогнул, возвращаясь к действительности.
Повернул голову – царь был рядом, верхом на его, Федора,
коне, все еще покрытый слоем пыли, весь коричневый, словно знаменитый арап
Ганнибал. «Небось и я таков же», – подумал Федор и с трудом сдержал смешок.
– Бла-го-да-рю, – проговорил Петр с тем же странным
выражением. – Жалую вам, князь, земли под Воронежем, имение с крестьянами…
двести душ… извольте немедленно приступить к вашей новой обязанности помещика.
– Ваше ве… – заикнулся Федор, но царь так сверкнул белками,
что он осекся.
– Немедля! Нынче же поезжайте! – Голос Петра сорвался на
фальцет. – И не сметь больше!.. – Он отвернулся, дал шпоры; конь с места
сорвался рысью. Остальные всадники понеслись следом; Мария оглянулась, но сзади
скакал Иван, подгоняя, горяча коней криками – остановиться было невозможно.
Федор все стоял, держа брошенного, забытого царского коня в
поводу, безотчетно гладя его морду.
Вот теперь он вполне ощутил, что воротился в Россию.
