Как только зверь оказался освобожден, сова замахала
крыльями, надвинулась на людей, словно прогоняя их. Федор был бы не прочь
задержаться и поглядеть, что будет дальше, но Савка так и вцепился в него, так
и потащил за собой, шепотом причитая что-то о безумцах, забывших в тайге про
осторожность, а потом бродивших неприкаянными оборотнями. Прислушавшись, Федор
понял, что, по-Савкиному, медведь этот оборотень, ежели не сам леший, а сова –
та самая Сиверга, о которой всякий вогул не ленился рассказывать сказки одну
страшнее другой.
Это заинтересовало Федора, он вознамерился оглянуться, но
Савка просто-таки взвыл: «Оглянуться из-под руки – увидеть нечистую силу!» – и
в толчки погнал барина перед собою по тропке. Федор молчал, не спорил – он и
сам еще не отошел после случившегося. Ну и глаза у той совы! Ежели она видит
все днем, то что же увидит ночью, когда природа наделяет птиц ее породы
особенным, всепроникающим зрением! Уж, наверное, никто от нее не спрячется, ни
на земле, ни в небесах.
– Ни под землей…
– Что, барин? – налетел Савка на ставшего столбом князя. –
Чего говорить изволите?
– Ничего, – растерянно оглянулся Федор. – А разве это не ты
сказал?
– Что? – вылупился Савка.
– «Ни под землей», – повторил Федор загадочные слова,
которые внезапно отозвались у него в ушах.
– Чего ни под землей-то? О чем это вы, не пойму? –
растерянно пробормотал Савка.
Федор отмахнулся, снова пошел вперед. Послышалось, конечно,
тем более что голос-то был женский. Но до чего в лад его мыслям прозвучал он!
Федор подумал, что от совы не спрячется ничто ни на земле, ни в небесах, а тут
возьми и…
– Ни под землей.
Опять!
Он остолбенел. В ушах зазвенело. Тьфу, черт! Бубенцы – или
смеется кто-то?
Савка снова наскочил на него, заглянул в лицо:
– Что это, барин? Что это?
Федор вгляделся: глаза у бедного парня до краев залиты
ужасом.
– Ни под землей – оно чего, а, барин? Чего ни под
землей-то?!
Вот те на! Теперь этот завел! Федор невольно усмехнулся,
невзирая на испуг, ледяными волнами так и сновавший по спине, – и тут же легче
стало на душе, словно что-то смутное, тревожное отпустило, перестало
прикасаться к замершему сердцу.
В ушах все еще звенело, но теперь он знал, что и звон
слышит, и смех: смеялась высокая женщина в красном платье, стоявшая поперек их
тропы, а звенели бубенчики, в изобилии окаймлявшие ее одеяние, и этот легкий
перезвон то громче, то тише сопровождал каждое ее движение.
– Ни под землей, – повторила она, и князь Федор сразу узнал
этот голос. – Ни под землей, так, да?
Савка громко, со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы
и выдохнул:
– Гос-споди-и… С-сиверга!
Князь Федор глянул почти с испугом, но не на эту женщину,
бог весть откуда взявшуюся, а на верного слугу: глаза выкатились из орбит,
меловая бледность залила щеки, рука беспорядочно снует вокруг лица, не то
отмахиваясь от чего-то, не то безуспешно стараясь сотворить крестное знамение.
Зубы ходуном ходят, выстукивая:
– Шам… шаман-к-ка! Шам-м-ан-н…
– Ф-фу! – легонько дунула на него женщина в красном платье –
и выражение обалделого ужаса слетело с Савкиного лица. Теперь он только стоял,
вылупив глаза, но не трясся, как припадочный, зубами не стучал, руками не
махал.
– Чего так испугался? – спросила женщина, улыбаясь, спросила
у Савки, хотя глаза то и дело возвращались к князю Федору, и он каждый раз
слегка вздрагивал, встречаясь с ней взором: чудилось, она касается кончиками
пальцев его лица, волос, груди, спускаясь все ниже и ниже по телу… Озноб снова
начал пробирать его.
– Чего испугался? – продолжала меж тем Сиверга. – Ты меня
видел в Березове, да и я тебя видела. Ты ходишь украдкой на избу в загородье
глядеть, где царская невеста живет и ее отец.
Федор невольно вздохнул. О Марии знали все, о судьбе этой
закатившейся звезды судачат, вон, даже туземцы. Эта женщина не очень похожа на
вогулов: высокая, и лицо не такое плоское, и говорит очень чисто по-русски. И
как властно держится, как уверена в себе!
– Я тебя не видел, – выдавил Савка. – Не было тебя там.
– А помнишь, когда из избы черный слуга вышел, который в
тайгу за добычей ходит, ты за плетень скакнул, среди оленей спрятался, старуху,
их ведущую, толкнул?
– Ну? – полувопросом ответил Савка.
– И она тебе сказала, мол, охотник должен зорко глядеть. А
ты ответил, что ты не охотник, а рыбак, а в Сосьве, мол, одна только сельдь и
ловится. А старуха тебе и говорит: брось, мол, в воду кусочек зайчатины и
попроси: «Водяной хозяин, дай рыбы поймать!» – и скажи, какой рыбы хочешь, – он
тебе и загонит в сети, чего попросишь.
– Ну? – повторил Савка уже почти со страхом.
– Не узнаешь? – усмехнулась туземка, задорно встряхнув двумя
длинными, смоляными, без единой сединки косами, украшенными множеством
разноцветных, сплетенных из шерсти лент.
– Так то ж была стару-уха! – недоверчиво протянул Савка.
– Так то ж было в Бере-езове! – в точности передразнив его
голос, ответила туземка, и ее безупречно гладкое, без единой морщинки лицо
расцвело веселой улыбкой.
Князь Федор неотрывно глядел на нее. Никакая она не старуха,
куда там, но и не девчонка, несмотря на точеные черты, гладкую кожу и чернющие
волосы. Не такая уж молодая: глаза выдают, вот в чем дело! Глаза черные,
непроглядные, а все ж сквозит в них какая-то усталость… или печаль? И не такая
уж она веселая: вон как задрожал голос при упоминании «черного слуги». И он
спросил, не желая играть ни в какие прятки с этой странной туземкой – что бы
там ни возомнил о ней Савка, просто женщиной, которая бросает такие откровенные
взгляды:
– Почему ты ненавидишь Бахтияра?
Черные глаза сузились; алая, как маков цвет, верхняя губа
хищно приподнялась:
– Он поставил капкан на моего мужа!
Теперь настал черед князя Федора таращить глаза.
В своем ли она уме? За каким чертом Бахтияру ставить капкан
на какого-то туземца? Или он хотел извести соперника? Радость мгновенно ударила
в сердце: неужели черкес наконец отступился от Маши?! А может, все проще: муж
этой женщины случайно попал в капкан, который Бахтияр поставил на крупного
зверя, к примеру, на медведя, а она решила…
