Но Майк лишь подавился неприятным смехом, поднял с пола старую спортивную куртку, отряхнул и надел, ближе подвигаясь к кострищу.
– Я тебе даже больше скажу, Сид: он – мой сосед и хороший знакомый, – перестав смеяться, наконец, ответил он и поковырялся ржавой железкой в золе, словно пытался что-то там разыскать, – мы с ним обычно вместе по здешним магазинчикам прогуливались, бывало, даже на морфов пару раз охотились, – и продолжил, понизив голос: – А потом он заразу какую-то подцепил и совсем перестал выходить, – внимательно посмотрел на меня, – тогда я однажды сам к нему наведался. В комнату, значит, прошел, гляжу – нет никого. Звал его, звал – тишина, а как в ванну-то заглянул, так и побледнел весь: лежит мой сосед в ванне без кожи и волос…
– А чего ж не похоронил-то по-человечески? Побрезговал, что ли? – вкрадчиво, но без особого напора спросил я и несколько секунд въедливо посмотрел в его глаза, вдруг ставшие холодными.
Вместо ответа Майк насупился, виновато опустил голову и запустил пятерню в штаны, вынимая мятую-перемятую обломленную у фильтра сигарету. Кинув в рот, он секунду-другую пожевал ее, посопел, как-то страдальчески взглянул на меня, по-прежнему не проронив ни слова, а потом резко встал и неторопливо прошел к небрежно заколоченному окну. Постоял возле него с минуту, так же молча прикурил, выпустил дым и тихо-тихо промолвил:
– Я испугался… – осторожно, боязливо глянул меж досок на мертвую улицу с несущимися хрипящими морфами, сделал затяжку и продолжил: – Струхнул, понимаешь? Когда увидел его там, то меня будто ледяной водой облили: затрясся, задрожал весь, даже дар речи потерял. Не смог я принять это! Ну не смог и – все… – повернулся ко мне, – убежал я оттуда, как ошпаренный…
Я промолчал, а Майк докурил сигаретку ровно до половины, затушил окурок о мокрый холодный подоконник и опять вздохнул.
– Один я совсем остался… даже выговориться некому… – наконец произнес он, – страшно это, Сид, одному оставаться, очень страшно, а ведь нельзя человеку по природе своей быть одному. Нельзя, слышишь? А?.. Вот что ты так смотришь на меня, как на зверя какого-то? Осуждаешь? Презираешь?.. Тварью считаешь? Дерьмом? Чем?.. Нет, ты скажи – я же знать хочу! – скривился, губы задрожали не то от злобы, не то от отчаяния. – Хех, это БОГ, БОГ меня осуждать должен, а не ты! Что вот ты все глядишь на меня, молчишь так страшно? Думаешь, что я глот какой-нибудь и уважения нет к мертвым? А?! Так ты думаешь, да?!..
И отмахнулся, посмотрел в окно, замолчал.
– Не могу я похоронить его… – продолжил откровенничать Майк. Голос налился сталью, силой. – Особенно когда знаешь, что твари эти с ними делают…
– И что же делают?
Тот умолк, наполняя полуразрушенную квартиру каким-то жутким, холодным и липким безмолвием.
– Жрут они их, Сид, – сделал страшное заявление Майк, и по моей спине побежали мурашки, – выкапывают из земли и жрут, трупоеды проклятые. Загонщики в особенности…
Замолчали.
– Да уж… – не зная, что и сказать, протянул я, – ты сам-то такое видел?
– Доводилось, – уклончиво ответил тот, – неприятное зрелище, хочу сказать… – подошел ко мне и резко сменил тему: – Предлагаю немножко погреться, а заодно – и подкрепиться, что скажешь?
– Погреться-то можно, – пожал плечами, – только у меня есть нечего.
– Не беда – у меня кое-какая заначка припасена, – мигом оживился Майк, потер мозолистые ручищи и – в угол, где лежал «хворост» из ножек недавней мебели. – Отметим, так сказать, знакомство! – притащил несколько деревяшек, побросал в пламя, вздымая черную густую пыль, а потом рванул к холодильнику, открыл, вспугнув мух, что сидели на дверце, и достал помятую банку тушенки. – О! Вещь, да?
– Ну да, все лучше чем… – хотел было сказать «чем крыса», но вовремя осекся и решил умолчать об этом. К счастью, бородач в подробности вдаваться не стал, а поднял с пола газетку, отряхнул и вернулся, запихивая под деревянные ножки.
– Все под рукой? – подшутил я, следя за манипуляциями Майка. Тот вытащил из рваного матраца зажигалку и поджог кончики пожелтевшей газеты «The Sun» с очень броским и громкоголосым заявлением на первое полосе:
«ЭРИК ГЕЛЬДМАН:
ГЕНИЙ ИЛИ ВЕЛИКИЙ КОМБИНАТОР?»
– А ты как думал! – усмехнулся тот и, дождавшись, когда огонь с бумаги переползет на рассохшиеся ножки стульев, откупорил ножом банку и вдруг вскочил, направляясь к окну.
– Ты чего это? – удивился вначале я, но потом быстро смекнул, что затеял Майк, достал из вещмешка воду – той, по сути, оставалось-то на два глотка – и вооружился вилкой. – Думаешь, так не заметят?
– Нет, – уверенно заявил тот и, напрягшись весь до треска в костях, с красным, как кирпич, лицом поднял ржавый железный лист, стоявший у стены, и водрузил на подоконник, целиком закрывая окно вместе с хмурым осенним небом. – Порядок! Теперь комар носа не подточит! А то, знаешь ли, любят эти твари по домам чужим пошмыгать, а так нас и не видно и не слышно, и костер прикрыли.
«Предусмотрительно», – мелькнула мысль, но вслух озвучивать не стал.
Когда Майк вернулся, огонь уже гудел, трещал и щелкал не на шутку. Помещение быстро наполнялось седым душистым дымком, долгожданным теплом и даже своеобразным уютом, располагающим, как это часто бывает, к общению по душам.
Треск, тихие хлопки, треск.
Небольшое рыжее пламя рьяно выплясывало, точно напоказ, шумело и подрагивало от сквозняков, проникающих через множественные щели. Всякая мошкара, что жужжала где-то под потолком, – улетела прочь, наглотавшись дыма, а надоедливая сырость наконец-то начала уступать место жару, понемногу просушивающему квартиру и отгоняющему нестерпимый запах тлена. По стенам забегали змеевидные черные тени, на полу заблестели влажные бетонные крошки и старый мусор. Воспользовавшись таким случаем, я расшнуровал запачканные бледно-зеленые армейские ботинки, вместе с носками поставил сушиться возле костра, а сам расселся на матраце, по-хозяйски скрестив ноги.
– Ничего, что я так?.. – кивнул на берцы и почесал левую пятку, где помимо трех мозолей появилось еще два натоптыша – результат длительных скитаний.
Майк улыбнулся в бороду, покачал головой – мол, ерунду какую-то спрашиваю – и зашебаршил вилкой в банке.
– Ну и славненько, – изображая на губах подобие улыбки, изрек я, и, поскоблив черную кляксу от крови загонщика на светло-голубых джинсах, скинул капюшон и осторожно обратился к кушающему Майку: – У тебя сигаретки не осталось?
– Ща, – отложив консервы, чавкая, ответил он, пару секунд порылся в карманах замызганных штанов и протянул помятую сигарету.
– Спасибо, – поблагодарил я и, подув на фильтр, с превеликим блаженством зачадил горьким дымком.
Долго молчали.
– Давно в городе-то? – проглотив картошку, нарушил затянувшуюся тишину Майк и протянул мне банку с полагающейся половиной.
