– И где ты только такой выискался… – уже изрядно запыхавшись, заявил я через несколько минут полнейшего молчания, стирая на бегу грязь с лица.
– В смысле?.. – не понял тот, приостановился. В темноте глаза светились жутко, как у совы.
– То ходишь, что шагов не слышно, то по темноте лазишь, словно кот ночью… – без какого-либо укора подметил я и – в карман за сигаретами – необходим срочный перекур, – да пачка, как назло, пуста. – Удивительный ты человек, Айс, – быстренько снял вещмешок, расковырял блок сигарет, достал свежую пачку, закурил – удушающий чад отступил, уступил место дыму, – ей-богу, удивительный…
– Да? Ну и что же во мне такого удивительного?
Затянулся, уголек сигареты на мгновение осветил лицо Айса – тот излишне серьезен, губы поджаты, колючие от щетины щеки поблескивали, волосы распались, прилипли ко лбу, к вискам. Смотрел на меня с каким-то недоверием и даже опаской, часто щурился, моргал, сопел.
Заметив недобрый настрой напарника, я решил немного разрядить обстановку:
– Нечасто просто встретишь людей с таким багажом навыков, – пояснил я, стараясь придать голосу больше дружелюбия и тепла, и сам же усмехнулся: – Хотя людей сейчас и так редко можно встретить…
– Тебя бы я тоже к простачкам не записал, – прохладно улыбнулся Айс, – есть чему поучиться. Только между нами все-таки есть существенная разница: ты навыки приобрел на личном опыте, а меня учили, дрессировали, как цепного пса.
Айс крепче стиснул лук, взял горизонтально, провел большим пальцем по тетиве.
– И тем не менее мы теперь с тобой одна команда… – продолжил он. – Вот и будем дополнять друг друга по ходу дела, – развернулся, помолчал, – а теперь за мной – нам желательно выйти из Остхоула до ночи. И не дыми в лицо – тошнить начинает. И так дышать нечем…
Я недовольно поморщился – почему-то до этого момента подобных замечаний не возникало, – сделал последнюю затяжку, затушил окурок прямо о стену, демонстративно выпустил дым через нос, бросил на него укоризненный взгляд.
– Что, все-таки не выдержал? – и, посмеиваясь, отошел к трубам. – Эх ты!
Тот, как мне показалось, даже обиделся, скривился.
– Ну не здесь же, в самом деле, Сид… – и развернулся, зачавкал по грязи в немую темень. Я постоял, вздохнул. Шаги прекратились. – Ну чего ты там? Пошли, немного уже осталось.
Не произнеся ни слова, я потащился следом.
Со всех сторон слышались негромкие стуки капель, просачивающихся с поверхности, от стены к стене прыгало монотонное эхо, где-то рыскали и скреблись крысы. Во всем остальном на редкость спокойно – никто не ворчал, не скулил, не хрипел.
– Откуда знаешь, что немного? – поинтересовался я через некоторое время.
– Воздух посвежее становится, холодом веет, – охотно, знающе объяснил Айс, – дальше идти придется на полусогнутых – проход сужается. Поспешим.
Напарник не соврал: выход из канализации действительно скоро нашелся, но дорогу к свободе преграждали гнилые прутья. Пробившись без особых усилий, мы, вдыхая свежий воздух с привкусом тины, вскоре очутились неподалеку от длинного высокого моста, омываемого речкой. Та тихонько плескалась у толстых бетонных опор, журчала.
– Теперь через мост и прощай Одинокий Город, – устало протрубил Айс и задумчиво, будто оценивая громадину, покачал головой, прилизал растрепанные грязные волосы, – а там уже Горизонт-26 – наша с тобой конечная остановка, получается.
– Даже и не верится… – смуро протянул я, чиркнул спичкой, на несколько секунд освещая траву и тонюсенькие видом безобидные лианы, затесавшиеся в ней.
– Затуши лучше, – тихо попросил Айс, кивнув на спичку, – а то мало ли кто тут водится – не надо им знать о нас.
И, крадучись, вжавшись в самого себя, как вор, – к подножью моста.
– Как залезем-то хоть на него? Не видно же ни зги… – бросил ему вслед, задувая обгоревшую до половины спичку.
– По лестнице, как еще? Или высоты боишься?
Я промолчал.
Вторая весна, до какой мне удалось дотянуть, пережив беспощадную зиму, пришла рано. Морозы прекратились уже на второй неделе марта, солнце начало припекать, накаляться, набирать силу. На кустах и здоровых деревьев, только-только оправившихся от жестоких морозов, набухали почки, назревали молодые побеги. Подтаявшие исполинские сосульки падали с крыш, фонарных столбов, сохранившихся проводов, рекламных щитов, целых подоконников и балконов, вдребезги расшибались о еще не освободившийся ото льда асфальт, бронетехнику, мяли машины. По разбитым стенам, будто боясь опоздать, наперегонки бежали тонкие ручейки, серебрилась капель. Улицы, переулки и закоулки быстро подтоплялись, становились смертельно опасными для прогулок. В неглубоких канавах, яминах и рытвинах плавился последний снег, в окрестностях – сходили сугробы, оголяя прошлогоднюю траву, мусор и замерзшую землю, на сонных развалинах таяли ледяные шапки. Выжившая под яростными вьюгами и заморозками, инопланетная поросль и опухоли на стволах понемногу отогревались, начинали шевелиться, по-новому тянуть соки, жадно накапливая утраченные силы за время зимы. Отходили от мерзлоты и долгих ночей и морфы. Они, страшно исхудавшие, неповоротливые, сонные, приходили в себя очень медленно, почти не сбивались в стаи и не издавали характерных хрипов. Большинство пачками гибли прямо под внезапными ударами сосулек и откалывающихся льдин, умудрялись утонуть в затопленных дырах или задирались бродячими собаками, переждавшими холода в заброшенных подвалах. Они без особого труда догоняли загонщиков, еле переставляющих лапы, перерывали глотки, жадно, с остервенением лакомились экзотическим мясом. Не отставали и вороны. Те торопливо клевали недоеденные останки и относили какую-то часть в гнезда, спеша накормить изголодавшихся выводков…
Со скрипучего, крошащегося и местами полностью развалившегося моста открывался потрясающий вид на реку. На ней утробно трескался и ломался крепкий толстый лед, начинался ледоход, возобновлялось вечное и неторопливое течение. Грязно-серо-белые льдины, словно фрегаты, разбивались о затонувшие ржавые баржи, теплоходы, речные трамваи, раскалывались и ломались о высокие каменистые берега, обросшие тростниками, вздымались, наваливались друг на друга. В прососах, где лед сошел лед, всплыли обломки судов, шины, разбухшие доски, бутылки, хлам. В воде, прямо под мостом, отчетливо виднелись отколовшиеся железобетонные блоки, массивные опоры обматывались кровавыми вьюнами, закрывающими уродливые дыры и трещины. Кругом тишь, неслышно гудел ветер, мотая отбойники и катая осколки льда, воздух кристальный, свежий. Солнце рьяно гладило лучами таявшую землю, раскрашивало ярко-белым цветом горизонт, безобразные руины, заставляло сиять и искриться брызги от крохотных волн, дробящиеся о льдины.
Посмотрев с какой-то тоской на оживающую реку и хмуро улыбнувшись яркому солнцу, слепящему отвыкшие от света глаза, я провел израненной рукой, кое-как перебинтованной грязной тряпкой, по холодному, еще не прогревшемуся отбойнику и неторопливо побрел вдоль пешеходного прохода. Но недалеко – через полсотни шагов мост резко заканчивался, прерывался, обнажая голые трубы и толстые ржавые арматуры. Путь, что я проделал за всю страшную ночь, едва не стоявшую жизни, оборвался предательски и неожиданно. Дойти до родного Грултауна напрямую теперь оказалось невозможной задачей, все ожидания безнадежно разбились, как стекло.
