– Все в порядке. Он мой пациент, ничего более. Никакого вреда от этого не будет.
Катарина повернулась к подруге лицом.
– Ну, и как тебе это – ухаживать за особой королевских кровей, видеть привязанного к стулу принца, а, Маркета? Ты никогда не думала, каково бы это было…
– Что именно? – насторожилась дочь цирюльника.
– Заниматься с ним любовью, – сказала ее подруга, отворачиваясь обратно к огню, чтобы Маркета не увидела залившую ее лицо краску.
Она думала о своей собственной любви, сыне кузнеца Дамеке, с которым ей запрещали видеться.
– Не неси вздор, Катарина! – рассердилась ее гостья. – Дон Юлий – Габсбург, к тому же известный своим злобным нравом.
– Что не мешает ему оставаться мужчиной, а тебе, Маркета – женщиной. Он ведь в полной твоей власти, не так ли? Иногда мне нравится фантазировать о том, что мой кузнец привязан к стулу, и мы одни в комнате… Мой отец никогда бы…
– Твой отец никогда не позволит тебе встречаться с Дамеком, ты же знаешь. – Маркета попыталась перевести разговор с дона Юлия на что-то другое, пусть и ранящее ее собеседницу. – К чему мучить себя такими глупыми мыслями? Забудь его – он всего лишь влюбленный юнец с запачканным сажей лицом.
Катарина натужно сглотнула и схватилась за грудь, словно у нее перехватило дыхание. Она в ярости повернулась к подруге.
– И что теперь, я не могу мечтать о том же, что и ты?! Почему бы дочке мельника не выйти замуж за кузнеца? И кто бы мог подумать, что банщице по прозвищу Перловица доведется обрабатывать своими умелыми ручками одного из Габсбургов?
Маркета вспыхнула, словно ей отвесили пощечину. Она ощутила, как где-то в глубине ее рта разливается желчь. Никогда прежде Катарина не называла ее Перловицей.
– Прости меня, Маркета! – почти тотчас же пожалев о сказанном, воскликнула Катарина и потянулась к руке подруги в знак извинения за нанесенное оскорбление.
Но гостья отдернула руку, поплотнее запахнула шерстяную накидку и выбежала на холод, громко хлопнув за собой дубовой дверью.
Глава 23. Пагубное пристрастие Габсбурга
В тот вечер мать Маркеты нарочно позаботилась о том, чтобы старшая дочь получила лишний кусок свинины. Погрузив деревянный черпак глубоко в котелок, она окунула мясо и кнедлики в густую коричневую подливку. Уже по этому жесту принужденной щедрости Маркета поняла – мать кается за ту настойчивость, с которой требовала от нее любой ценой снискать благосклонность габсбургского принца. Люси уразумела, что надавила слишком сильно, но девушка знала – мать постарается зайти с другого бока, как только решит, что прощена.
Пани Пихлерова всегда извинялась – и убеждала – посредством пищи. Она верила, что любого, кто с ней не согласен, легче будет переманить на свою сторону на сытый желудок.
– Кушай, Маркета. Не стоит дону Юлию видеть тебя такой бледной. Свиное мясо вернет румянец на твои щечки. Или я не права, муженек? – спросила она, ожидая одобрения.
Пихлер ничего не ответил, продолжая жевать кнедлики, которые он запивал пивом.
Маркета прикусила губу, но кивнула – да, она с удовольствием съест еще немного мяса. Она ужасно проголодалась. Если что и вызвало у нее раздражение, так это замечание матери о ее щеках.
– Дону Юлию нет никакого дела до того, красные у меня щеки или же белые, как снег, – сказала она. – Он сумасшедший, и его представления о красоте искажены дурными гуморами в крови. С мясом этой свиньи он занялся бы любовью не менее охотно, нежели со мною.
Люси застыла с повисшими в воздухе руками. Лицо ее покраснело, словно она находилась в бане рядом с наполненной кипятком бадьей.
– Принц находит тебя привлекательной, – отрезала она, опускаясь на скамью, которая застонала под ее весом. – Что это еще за разговоры – о любви со свиньями? И тебе ли сомневаться в одном из Габсбургов, слечна?
Предполагалась, что это чешское слово, обозначавшее незамужнюю девушку, стрелой пронзит сердце Маркеты: мать опасалась, что ее столь странно одержимая медициной дочь никогда не найдет себе мужа.
Девушка не ответила. Пусть уж лучше мать тешит себя иллюзией о том, что ее дочери удалось очаровать принца крови. Ей было даже выгодно внушить Пихлеровой-старшей, что она проводит время в обществе дона Юлия: в дальнейшем это могло лишь помочь ее планам изучать медицину в Праге.
– Свинина просто замечательная, я даже не сомневаюсь, что мои щеки вскоре станут красными, как яблоки, – сказала Маркета, стараясь выдерживать как можно более любезный тон. – Уже чувствую, как кровь приливает к лицу, окрашивая мои гуморы сангиной.
Мать улыбнулась – слегка настороженно. Ей не нравилось, когда дочь заговаривала о крови.
* * *
На рассвете доктор Мингониус встретил Маркету и ее отца у ворот Рожмберкского замка.
– Ночь для него прошла спокойно, – рассказал он им. – Я отослал королю письмо, сообщая об улучшении. Мне удалось убедить дона Юлия сделать небольшую собственноручную приписку, которая станет лишним свидетельством этого изменения его настроения. Его величество будет очень рад!
Крепко пожав Пихлеру руку в знак признательности, врач повернулся к Маркете.
– Разумеется, о вашем участии, фройляйн Пихлерова, я предпочел умолчать. Сами понимаете…
– Да, конечно, – согласилась дочь цирюльника. – Было бы странным упоминать о вмешательстве женщины в медицинские вопросы.
– Именно, – промолвил Томас с удовлетворением, хотя и смерил ее внимательным взглядом. Не было ли дерзости в этом ответе?
В голубых глазах девушки играли лукавые искры, немало его обеспокоившие.
* * *
Мингониус провел Пихлера с дочерью в комнату, расположенную по соседству с огромным фарфоровым котлом, из которого клокочущая вода перетекала в толстые трубы, обогревавшие замок. Огонь бушевал вовсю, и кухарки быстро подали богатый завтрак – колбаски и бекон на восхитительных фарфоровых тарелках, нарезанный ломтиками свежий сыр, не тронутый по краям плесенью и не изъеденный червяками, как отметила Маркета, хлеб, как черный, так и белый, из пекарни катарининой матери, сливочное масло и свежую сметану в глиняных горшочках, а также два больших кувшина темного эля.
– Ешьте, – сказал доктор Мингониус. – Ешьте, а потом обсудим наши сегодняшние медицинские процедуры.
Но Маркета не смогла осилить и половину колбаски. Она с беспокойством смотрела на Томаса, сидевшего напротив с раскрасневшимся от духоты и крепкого эля лицом. Его голос гудел, наполняя комнату громкими воодушевленными звуками. Судя по всему, он был очень доволен своим письмом королю и тем фактом, что ему удалось убедить дона Юлия черкнуть отцу несколько строк.
– Благодаря кровопусканиям его душевное состояние пришло в норму, – сказал он. – Дурная кровь, которая причиняла ему такие страдания, ушла.
