– Это была идея Маркеты, – сказал больной. – Вам следует назвать его ее именем.
Мингониус нахмурился.
– Пошлите за нею, доктор. Я был бы не прочь увидеть ее снова. – Дон Юлий провел рукой по рукаву врача, а затем, словно просящий ребенок, намотал на палец шелковую ткань его камзола. – Она единственная, кто понимает мои страдания. Я вижу это в ее глазах, чувствую в ее руках. Умоляю вас, славный доктор, пошлите за ней!
– Она здесь, сударь, – ответил Томас, – и я могу устроить так, чтобы она посидела с вами, пока вы будете есть и пить согласно моим предписаниям. Но только в том случае, если вы пообещаете, что будете вести себя с ней благородно и позволите нам остаться в этой комнате.
– Она будет есть вместе со мною?
– Да, если вы принимаете мои условия.
Через полчаса Маркета уже сидела в конце длинного стола, напротив дона Юлия. Тот пристально наблюдал за ней, а она делала вид, что ест, хотя в действительности лишь возила еду по тарелке.
– Твои манеры приведут двор в ужас, – заметил сын императора уже более бодрым голосом. – Ты держишь вилку, как крестьянин – вилы!
Откинувшись на спинку стула, он рассмеялся жестким, металлическим смехом, в котором было что-то нечеловеческое.
Маркета отложила вилку и густо покраснела.
– Дома мы вилками не пользуемся. Я никогда не держала в руках чего-то другого, кроме ложки и ножа.
Слабый румянец, выступивший на лице Юлия, померк, превратив его лицо в каменисто-белую маску.
– Я смутил тебя, моя дорогая… Ты явилась из старинной книги, обитателям которой не знакомы ни вилки, ни прочие изобретения двора.
– О чем это он? – шепотом спросил Пихлер.
Мингониус покачал головой – мол, не знаю. Полностью сосредоточив свое внимание на бастарде и Маркете, он пытался понять, что между ними происходит.
– Какой же я глупец! – воскликнул дон Юлий и, вскочив, начал пробираться вдоль стола к девушке.
Двое стражников отклеились от стены, преградив ему путь.
– Прочь! – прикрикнул на них королевский сын. – Я желаю лично извиниться перед этой милой дамой.
– Сядьте, – сказал Томас. – Вы должны сесть и закончить трапезу, как мы и договаривались. Можете принести извинения и со своего места. Она вас прекрасно слышит.
– Но я обидел ее, – промолвил дон Юлий, дрожа. Было заметно, что ему стоит немалого труда держаться на ослабевших ногах. – Она может снова раствориться среди этих страниц!
Мингониус кивнул стражникам, и те отвели молодого человека на место.
Габсбург беспокоится из-за того, что его слова могли ее обидеть! Беспокоится настолько, что хочет извиниться! У Маркеты голова пошла кругом. Жители Чески-Крумлова при каждой возможности обзывали ее «Перловицей», ехидно хихикая и нимало не заботясь о том, сколь оскорбительно для нее это прозвище. Да и старому пивовару не было никакого дела до ее чувств – он думал лишь о себе, пожирая глазами ее тело.
– Не бойтесь, ваше высочество, – сказала Маркета. – Я совсем не обиделась. Вы правы, я мало что знаю о придворном этикете. Вы должны научить меня ему.
Она встала и подала стражнику знак перенести ее стул поближе к Юлию.
– Если вы будете вести себя хорошо, я посижу рядом с вами и вы поучите меня тому, как едят принцы. Тогда даже король не поймет, что я – простая девушка из Чески-Крумлова.
Мингониус осторожно кивнул. «Умница, – подумал он. – Умеет отвлечь. Где она научилась такой проницательности?»
– Даю вам слово, о, прекрасная дева! – пообещал больной. – Вы только подойдите, и я обучу вас, не причиняя вам ни малейшего вреда. Подойдите же, умоляю!
Пока Маркета устраивалась на стуле рядом с сыном короля, стражники стояли по обе стороны от дона Юлия.
Все оставшееся утро сын короля показывал дочери цирюльника, как правильно держать вилку, тянуться за кубком и пить вино и как это делают пражские придворные дамы.
«Если я когда-нибудь попаду в Прагу, – подумала Маркета, – то удивлю доктора Хорчицкого знанием этикета. Он будет взирать на меня в изумлении и спрашивать, где я научилась столь изысканным манерам… Ха! Меня обучал сын короля, отвечу я, собственной персоной».
Она улыбнулась дону Юлию, думая о Праге, а он вернул ей улыбку и, просияв, продолжил обучение.
Маркета узнала, как следует вытирать губы и пальцы, слегка касаясь их салфеткой. Наконец, научившись очищать фрукты, она предложила один из них хозяину замка, слегка коснувшись его пухлой нижней губы, все еще сохранявшей красноватый оттенок, даже несмотря на обильное кровопускание.
От ее прикосновения по спине дона Юлия пробежала мелкая дрожь.
– До чего ж ты пленительна! – прошептал он. – Не будь их здесь, я бы и сам сотворил с тобой кое-что этакое…
Улыбка мгновенно слетела с лица Маркеты. Резко распрямившись, она отпрянула от королевского сына.
– Я не потерплю столь гнусных манер. Немедленно извинитесь, или я уйду навсегда.
– Да как ты смеешь требовать извинений от Габсбурга?! – проревел дон Юлий, мигом забыв о приличиях.
Девушка вскочила, отбежала на несколько шагов и, пригладив юбку, убрала за ухо выбившийся завиток.
– Думаю, мне лучше уйти. Доброго дня, доктор Мингониус. Доброго дня, дон Юлий.
– Нет! – вскричал больной, пытаясь подняться. – Не уходи, Маркета! Я… я извиняюсь. Вот! Ты получила то, что хотела – извинений от сына короля. А теперь пообещай, что сядешь рядом со мною.
Юная Пихлерова гордо вскинула голову и плотно сжала губы.
– Я принимаю ваши извинения за столь пошлое предложение, сделанное в моем присутствии. Но я оставляю вас, чтобы вы могли подумать над тем, как не допустить появления у вас подобных дурных мыслей в моем обществе в будущем. До завтра, дон Юлий.
– Маркета! Вернись! – закричал ей вслед ее пациент. – Стражники, чертовы вы остолопы, остановите ее! Она – мое сердце, моя душа… Мое спасение!
– Она не вернется, дон Юлий. Вы ее оскорбили, – сказал Томас.
Сын короля зарыдал, закрыв лицо руками, и доктор Мингониус и Пихлер вышли в темный коридор, оставив молодого человека наедине с самим собой.
Глава 24. Мечты о Праге
Испанский священник не ошибался, когда говорил, что король может призвать Мингониуса к себе. Верховой посыльный, забрызганный грязью и едва державшийся на ногах после марша по замерзшей дороге из Праги, прибыл в Чески-Крумлов через три дня. В сумке его лежало письмо, скрепленное печатью императора Священной Римской империи и адресованное доктору Мингониусу, в Рожмберкский замок.
В письме король выражал радость в связи с заметной переменой в состоянии его сына и поздравления врачу вместе с гарантией щедрого вознаграждения.
