«Она восхитительна, – подумал Мингониус. – Ничего необычного, кроме этих чудных волос. Простовата. Но сообразительна».
Слуга принес письмо для доктора. Томас прочитал его, кивнул и вслед за слугой вышел из зала. Через несколько минут он вернулся с тремя мужчинами, облаченными в атласные придворные одежды. Задержавшись в дверном проеме, они какое-то время наблюдали за Маркетой и доном Юлием, явно пребывавшим в прекрасном расположении духа.
– Кто эта девушка? – спросил один из гостей.
– Дочь местного цирюльника. Она его развлекает, ничего более, – ответил врач.
Придворные советники о чем-то зашептались между собой. Все внимание дона Юлия в это время по-прежнему было приковано к девушке.
Маркета внимательно слушала его рассказ об обычаях и нравах пражского двора. Он поведал ей о правилах этикета, обязательных к исполнению как мужчинами, так и женщинами, объяснил, как делать реверанс перед королем, как оставаться в реверансе, пока не пройдет король, и как отступать назад, не прерывая реверанса. Он то смеялся, приседая в поклонах и с невидимым веером в руке играя роль женщины при дворе Габсбурга, то хлопал ресницами, делая вид, что флиртует с Мингониусом, уже вернувшимся на свое место.
Томас громко расхохотался, и Пихлер осмотрительно последовал его примеру. Он не мог поверить, что его дочери удалось пробудить в молодом принце-бастарде эту шаловливую натуру.
– А потом, – продолжал Юлий, устремляясь к кровати и пытаясь что-то нашарить под ней, – ты должна поклониться – да-да, поклониться! – со всей искренностью…
С величайшей церемонностью императорский сын прошелся по комнате с пустым ночным горшком.
– О да, ты должна поклониться королевскому дерьму! – заявил он.
Зикмунд открыл рот от изумления, но Мингониус успокаивающе похлопал его по руке. Потом, чуть наклонив голову, подмигнул советникам, встретившим последнее предложение дона Юлия довольным хихиканьем.
– Так и есть, – сказал доктор. – Я и сам не раз кланялся испражнениям короля Рудольфа. В конце концов, они ведь прошли через его августейшую персону и потому достойны почтения. Однако нашей Маркете едва ли нужно все это знать.
Дон Юлий наградил его хмурым взглядом.
– Я обучаю Маркету тому, что от нее потребуется, когда она приедет со мною в Прагу. Она должна знать придворный этикет, чтобы не попасть там впросак. В Книге Чудес ничего не говорится об обычаях европейской монархии.
– Ах да, понимаю… Не знал, что она будет сопровождать вас в Прагу, – сказал Томас, с опаской взглянув на советников – как знать, что они могут об этом подумать. – Но, разумеется, вы не можете вернуться до тех пор, пока не докажете отцу, что научились вести себя подобающим образом.
– Да, я буду паинькой. Буду делать все, что потребует от меня мир, лишь бы заслужить доверие и любовь Маркеты, моего ангела. Абсолютно все, – заверил сын короля всех присутствующих.
Мингониус смерил его недоверчивым взглядом, но дон Юлий прикрыл лицо ладонями и принялся массировать виски большими пальцами.
– Что-то я утомился. Пойду, полежу немного, – сказал он.
Стражники помогли ему подняться из-за стола.
Он же кивнул в сторону Маркеты.
– Хочу, чтобы она составила мне компанию в постели.
– Ну уж нет! – заявил Пихлер.
– Я не составлю вам компании, дорогой принц, – сказала девушка. – Но вернусь, чтобы продолжить обучение. И, если позволите заметить, ваше сегодняшнее поведение меня несказанно порадовало.
Она подошла к кровати, на которой ее пациент уже лежал, блуждая по комнате рассеянным взглядом, наклонилась и нежно поцеловала его в лоб.
– Вам нужно поспать, мой господин. Я вернусь через несколько дней, как только вы окрепнете.
Затем Пихлер и Маркета направились к двери, и дон Юлий закрыл глаза. Мингониус склонился над ним, дабы лишний раз убедиться, что с ним все в порядке.
– Она – истинный ангел, – прошептал больной.
– Несомненно, – тихим голосом подтвердил доктор. – Я лишь сейчас осознал, сколь она очаровательна.
На этом медик ретировался, чтобы принять от придворных гостей глубочайшие поздравления с успешным излечением сына Рудольфа II от его пагубных пристрастий.
Но гораздо больше посетителей интересовали странные чары дочери цирюльника.
Глава 27. Зловещая награда
Мингониус постучал в дверь покоев дона Юлия. В левой руке у него была коробка, обернутая тончайшей телячьей кожей.
Дон Юлий, все еще слабый после кровопускания, вяло помахал рукой в знак приветствия.
– Доброе утро, – сказал врач, удостаивая сына короля легким поклоном.
– Доброе утро, доктор, – прошептал бледный Юлий. Перед ним стоял плотный завтрак: селедка, хлебцы, сыры и эль. К еде он, однако, даже не притронулся. – Что вы там принесли?
– Это ваша награда, – промолвил Томас, улыбаясь послушному пациенту. – Узнав, что вы согласились на то, чтобы вам пустили кровь, король разрешил мне позволить вам поработать над книгой.
Дон Юлий не ответил, но протянул руки, чтобы взять сверток, как мать раскрывает объятия давно потерявшемуся ребенку. Доктор заметил, что его руки трясутся, будто у немощного старика. С потерей крови он терял и немало сил. Возможно, даже слишком много.
Императорский бастард положил книгу на стол и приказал принести свежее полотенце. Прежде чем снять кожаную обертку, он тщательно вытер пальцы. Затем с предельной осторожностью открыл книгу и со свистом втянул в себя воздух, после чего с шумом выдохнул, как человек, воссоединившийся с возлюбленной.
Врач стоял перед больным и смотрел на страницы. Он ахнул, когда дон Юлий раскрыл книгу на рисунке с обнаженными женщинами, купающимися в зеленой воде. Яркие цвета, причудливые иллюстрации и странный текст поразили его.
– Что это, могу я поинтересоваться? – спросил Томас.
– Это загадка из загадок, – протянул Юлий. – Последний раз я видел ее, когда мне было тринадцать. Это была моя первая настоящая любовь.
Взгляд его сделался холодным и отстраненным.
– Даже интересно, не перерос ли я ее уже? Когда-то, давным-давно, она меня очаровывала, и эти чары защищали меня, тогда еще ребенка…
Он начал листать страницы, на которых были изображены разноцветные растения, листья, семена и корневые системы, а потом перешел к другим, показывавшим Зодиак: круги, разделенные на части и обозначавшие месяцы года, и украшенные еще более обнаженными женщинами в искусной работы бочках.
– Что это за язык? – спросил доктор Мингониус. – Египетский? И что означают эти символы?
Дон Юлий прикусил губу.
– Это загадка, милейший доктор. Никто ее не знает, даже я. Одно время я был убежден, что ответ известен банщицам, но они ни с кем не желают им делиться. Я спрашивал, не является ли эта книга частью Каббалы. Или дневником мастера-алхимика. Или же зашифрованным писанием Леонардо да Винчи, родившегося в одну из субботних ночей одна тысяча четыреста пятьдесят второго года. Но как я ни умолял, секрет они не открыли. А когда мне не отвечают, я бываю очень груб с людьми. Как подумаю, что это было на самом деле – самому не верится…
