– Отец и Мингониус никогда этого не позволят. Протяните другую руку. Согните ее… вот так… насколько позволяет веревка, – распорядилась девушка.
Больной послушно следовал ее указаниям и затаил дыхание, когда лезвие вскрыло его кожу.
– Несправедливо, что соглашаться и подчиняться постоянно должен я, – заявил он вдруг. – Ты не доверяешь мне. А мне нужно сказать тебе кое-что наедине.
– Да, я помню, что вы хотели нашептать мне однажды, какие отвратительные предложения делали.
– Этого больше не будет, – еле слышно пообещал дон Юлий. – Но ты должна довериться мне. Посмотри на меня, Маркета. Посмотри на меня. Ты должна довериться мне!
Вторая пиявка присосалась к его вене, и девушка подняла глаза. От просительной, детской настойчивости пациента ей становилось не по себе.
– Снимите с него камзол, – обратилась она к страже. – Мне нужно поставить пиявок на шею.
Стражники приступили к работе, развязывая одну за другой веревки и снимая одежду.
– Лучше б ты сделала это сама, – прошептал дон Юлий, закрывая глаза. – Но ты бессердечна и жестока, когда речь идет о моих уверениях в любви.
Дочь цирюльника не ответила, и он добавил:
– Ведьма и ее червяки – сердце мужчины ничего для нее не значит.
Маркета посмотрела ему в глаза. Он тоже посмотрел в ее, пытаясь понять, задело ли девушку это обвинение. А потом его длинные темные ресницы опустились, словно занавес. Маркета почувствовала, как где-то внутри нее, в самой глубине, зародилось что-то живое, но не стала задерживаться на новом ощущении.
Работала она спокойно и уверенно, а дон Юлий, похоже, довольствовался молчанием. Его кожа, там, где она касалась ее, моментально краснела.
– Развяжите ноги и спустите штаны, – распорядилась девушка. – Мне нужно поставить там пиявок.
– Отошли… отошли их, – снова прошептал королевский бастард. – Или я не дам ставить червяков на шею и голову.
– Вы же знаете, что мы должны руководствоваться картой гуморов. Будьте благоразумны, дон Юлий, – стала увещевать его целительница.
– Тогда и ты будь благоразумна. Я только и делаю, что даю – слово, тело, душу. Я отдаю тебе свою кровь. Только тебе одной. Я даже от собственной гордости отказался ради тебя. Кто бы еще сделал для тебя столько? У меня же только одна просьба. Но не думаю, что у тебя достанет смелости исполнить ее.
Девушка стрельнула глазами в больного. Дерзко, с вызовом.
– Какая просьба, дон Юлий?
– Я хочу побыть с тобой наедине. Это ведь не так уж много! Или дело в том, что ты – женщина и я тебя пугаю? Конечно. Вот почему женщины никогда не будут врачами. Они не могут рисковать!
Маркета нахмурилась, пытаясь найти слова – не получилось.
– Стража! – позвала она. – Позовите доктора Мингониуса!
Дон Юлий беспокойно открыл глаза.
– Нет! Предупреждаю, я откажусь от лечения, пока ты не согласишься. Расколочу это кресло, если кто-то из вас, ты или доктор, попытается прилепить мне этих ваших червяков. Ты знаешь мое условие. Так что же, есть у тебя настоящая смелость, или ты такая же трусиха, как и остальные?
Маркета не ответила и даже повернулась к двери, решительно выставив подбородок.
Томас вошел, слегка прихрамывая. Все это время он просидел в коридоре на неудобном стуле, и у него затекли ноги.
– А голова? – спросил он. – Чтобы все сработало, нужно поставить пиявок на голову. И бедра…
– Я дошла только до середины, герр доктор. Вторую часть работы я хочу проделать наедине с пациентом, – сообщила ему девушка.
– Чепуха! Я не могу дать вам такое разрешение, – замотал головой врач. – Не могу оставить вас наедине.
– Это мои условия. – Лицо дона Юлия потемнело. – Если вы хотите, чтобы мы продолжили, то только она, только она одна, будет прикасаться ко мне. Я не желаю претерпевать унижение. Не желаю, чтобы стражники видели меня голого. Меня тошнит, когда они пялятся!
Маркета подумала о Праге. Этот город стал ее мечтой. Если сын короля откажется от кровопускания, священник тут же доложит о неудаче Мингониуса. Все решится за несколько дней, и за эти несколько дней дон Юлий разбудит даже мертвых своими воплями и криками.
Дурную кровь необходимо выпустить.
– Позвольте мне сделать это, – шепнула Маркета доктору Мингониусу. – Я знаю. Я смогу.
– Дорогая девочка, ты не понимаешь, о чем говоришь! Он же безумен! – Медик положил руку ей на плечо.
Всю жизнь ей говорили, что и как надлежит делать. Так чем она отличается от дона Юлия, связанного и беспомощного?
– Стража, привяжите его понадежнее и оставьте нас! – сказала Маркета.
– Остановись! – вспыхнул доктор. – Не проси меня…
– Вы сделаете так, как она говорит, иначе никто – это я вам обещаю! – не войдет в эту комнату, – громогласно заявил бастард. – Я сообщу отцу, что вы шарлатаны, и вам больше не позволят прикасаться ко мне. Клянусь! – Он напрягся и так натянул веревки, что тяжелое кресло заскрипело.
– Давайте же! – повысила голос дочь цирюльника. – Сделайте, как я говорю, и я спасу нас обоих!
Над верхней губой у доктора выступил пот. Иезуит, конечно, не преминет опровергнуть сообщения об успехе, с которыми только что отправились в Прагу королевские министры. Лишь бы он не подслушивал сейчас!
– Приведите священника! – крикнул дон Юлий, словно прочитав мысли врача. – Пусть сегодня же отправит донесение королю!
Доктор Мингониус посмотрел на пациента, а потом – снова на Маркету.
– Положитесь на меня, – повторила она. – Я смогу.
Томас пристально вгляделся в ее лицо и решился.
– Стража! Разденьте его и привяжите покрепче к креслу! – велел он. – Убедитесь, что он не сможет вырваться и напасть на фройляйн Маркету!
– Вон! – во всю силу легких проревел королевский сын.
Медик сердито повернулся и, еще раз с сомнением взглянув на девушку, вышел за дверь.
Стражники, кланяясь, стащили с пациента штаны, а потом затянули покрепче веревки у него на запястьях. Дон Юлий не удостоил их даже взглядом – он, словно зачарованный, неотрывно смотрел на дочь цирюльника.
– А теперь уходите, – бросил он, когда они закончили. – Если я трону ее хоть пальцем, можете вогнать мне в сердце все эти медицинские ножи.
Охранники переглянулись, но не произнесли ни слова. Один из них взглянул тайком на Маркету и даже открыл уже рот, чтобы что-то сказать, но потом подумал и промолчал.
Дверь за ними закрылась, и по спине у девушки прошел холодок. В комнате вдруг стало неестественно тихо. Ветер с реки, залетавший туда через окно, трепал огоньки свечей.
– Ну же, ты можешь не бояться меня, – произнес дон Юлий.
