– Я и не боюсь.
– Лгунья! – рассмеялся связанный молодой человек. – Но смелая. Давай же, я в твоем распоряжении! Я – твой пациент, ждущий исцеления от твоих рук.
Маркета перевела дух. Она чувствовала запах его пота, тягучий, тяжелый запах тела. Он был знаком ей по бане, этот отчетливый запах мужчины, резкий, животный. Она подошла и ногой раздвинула его ноги в лодыжках.
– Почему не попросила? – обиженно проворчал больной. – Я бы и сам это сделал, развел ноги для тебя. Обещал ведь, что буду помогать.
С этими словами он широко развел ноги. Пенис висел между ними, как язык у собаки в жаркий день.
Говорить Маркета не решалась, но за ланцет взялась. Было видно, что сидящий в кресле человек часто ездит верхом: кожа с внутренней стороны его бедер стерлась, хотя уже и начала заживать, волос почти не было. Мышцы просматривались вполне отчетливо. Девушка коснулась бедра и провела пальцем вдоль вены.
Дон Юлий задышал надсаднее и глубже, откинув голову. Дочь цирюльника прилепила пиявку, и его кожа от ее прикосновения дернулась. Он шумно выдохнул.
Опустившись на колени, Маркета переместилась к спине Джулио и перетащила за собою ведерко. Просунув между перекладинами руку, она прошлась пальцами по позвонкам, чтобы найти нужные точки, а потом взяла ланцет и проткнула кожу. Пациент не шелохнулся и даже не моргнул. Девушке понадобилось несколько минут, чтобы поставить пиявок на спину, и все это время никто не нарушил тишину.
Наконец, Маркета закончила и встала перед больным.
– Пожалуйста, ваше высочество, поднимите голову. – Голос у нее дрогнул.
Дон Юлий медленно повернулся к ней лицом. Ресницы его затрепетали и вспорхнули, глаза встретились с ее глазами.
– Ты нужна мне, пойми. Ты – единственная, кому по силам заглушить голоса, – сказал он еле слышно.
– Какие голоса?
Сын короля покачал головой и состроил гримасу.
– Те, что у меня в ушах, в голове. Они там всю мою жизнь. Кричат, требуют… Но ты можешь заставить их утихнуть. Ты делала это, когда я еще мальчиком нашел тебя в книге.
– Не понимаю.
– Ты была единственной, кто мог встать между мною и моим отцом, между мною и демонами. Пока я мог смотреть на тебя и искать значение тайного языка, голоса в голове молчали.
Маркета сжала губы. Голос ее собеседника звучал совершенно нормально, но слова выдавали его безумие. Девушка сказала себе, что излечит его с помощью науки и рассеет эти странные представления о том, что она является какой-то частью мира его безумных фантазий.
– Посмотри на меня, Маркета. Посмотри на меня, – продолжал пациент. – Я люблю тебя всем сердцем и душой. Неужели ты не видишь этого в моих глазах?
Дочь цирюльника зажмурилась. Всего лишь на мгновение, но и этого хватило, чтобы магия его слов утратила свою силу и растаяла, как струйка дыма. Она перевела дух.
– Мне еще нужно поставить пиявок на виски и лоб. Будет лучше, если вы не станете сопротивляться, – сказала она строго.
– Я дал слово Габсбурга.
И все же молодой человек вздрогнул, когда острие ланцета прокололо кожу у него на лбу.
– На висках я прокалывать не буду, – сказала Маркета. – Кровь здесь слишком близка к поверхности и обильна. Я просто подержу пиявку, пока она присосется.
Ее прохладные пальцы замерли на висках бастарда, прижимая крошечных червяков к голубым жилкам. Ходили слухи, что кровь у Габсбургов не красная, а голубая. Сказки для невеж!
Пиявка никак не желала присасываться. Маркета ощущала взгляд сидящего перед ней мужчины – на лице, а когда она наклонилась, на грудях.
– Минутку. Сейчас я ее ободрю, – решила девушка.
Она взяла маленький нож, уколола свой палец и дотронулась им до виска пациента.
Почуяв запах свежей крови, пиявка вонзила крохотные зубы в вену. Пока она присасывалась, на палец Маркеты сползла капля габсбургской крови. Сползла и затекла в кутикулу ногтя.
Принц посмотрел на дочь цирюльника снизу вверх, и его красные губы раскрылись. Глаза его светились страстью, и у нее вдруг закружилась голова и задрожали колени. Она убрала руку с виска и приложила очередную пиявку к животу больного.
Крошечный кровосос лениво сполз к пупку. Маркета наклонилась и увидела, как заиграли мышцы под кожей дона Юлия. Живот покрылся капельками пота, и они, одна за другой, потекли, сливаясь в струйки, вниз.
Девушка не знала, как долго он трогал ее.
Веревки стягивали запястья королевского сына, но не помешали его длинным пальцам пробраться под передник целительницы. У нее захватило дух. И все же она сделала вид, что ничего не замечает.
Не уклонилась. Не отступила.
Он погладил ее между бедер – нежно, едва касаясь кожи подушечками сильных пальцев. Она чуть слышно вздохнула. В глазах у нее потемнело, и эта тьма накрыла и мир, и ее рассудок. В какой-то момент в сознание девушки прорвалась мысль, что она заходит слишком далеко, что это большой риск и глупость. Но ей было уже все равно.
В движениях пальцев больного появился ритм, все более отчетливый, требовательный, целенаправленный.
Дочь цирюльника не слышала голос рассудка. Она полностью поддалась желанию тела, его могучей силе, сметающей все остальное. Ее никогда еще не трогали так соблазнительно, никогда еще чужие пальцы не старались доставить ей удовольствие – они только хватали и тискали.
Дон Юлий поднял голову и нашел ее глаза, и на этот раз она не отвела взгляд. Глаза чародея, подумала девушка, глядя на него. Сын короля умел плести чары даже со связанными руками.
– Иди ко мне, мой ангел, – прошептал он. Его губы потянулись к ее губам, а пальцы все еще шарили у нее под юбкой, терлись о ее влажную плоть.
Маркета сама изумилась, вдруг осознав, что целует его. Рот у него был влажный, а губы оказывались везде в поисках ее языка. От него пахло яблоками и тонким вином. От сына короля пахло дворцами и привилегиями, возможностями и любовью…
Сын короля имел запах Праги.
Запах его плоти сводил девушку с ума. Он целовал ей шею, и грудь ее вздымалась.
– Развяжи меня, – попросил он снова.
Целительница склонилась над ним, и он поцеловал ее еще крепче. Вкус и требовательная власть его рта лишали ее сил. Чтобы не упасть, она оперлась одной рукой на кресло.
– Развяжи меня. Я дам тебе наслаждение, которого ты никогда не получишь от этих деревенских мужланов, – шептал дон Юлий, нежно покусывая ей шею. – Только развяжи, и я покажу…
Сердце колотилось в висках, и дышать делалось все труднее.
– Не могу, – отозвалась наконец девушка.
В его горле послышался глухой, низкий рык, шедший как будто из зверя, а не человека.
