Поняв, что она говорит, ее гость прогнал слезы, чтобы в такой момент быть таким же сильным, какой была она в эту минуту, говоря о Боге.
– Позволь Аннабелле приготовить для тебя снадобье, сестра, – попросил цирюльник. – Она исцеляла даже самых больных среди нас!
– Нет, – ответила Людмила и, закашлявшись, прижала белый платок к бледным губам. – Аннабелла посмотрит на меня и спросит, желаю ли я исцелиться и есть ли что-то, о чем я мечтаю. Я слыхала о ее проделках. Моя мечта – встретиться с Иисусом Христом, Господом и Спасителем нашим. И я уже на этом пути.
Пихлер взял руку сестры, лежащую поверх грубого шерстяного одеяла. Его поразило, какой чистой и белой оставалась ее кожа даже через столько лет. На ней почти не было морщин – защищенная всю жизнь монастырскими стенами, эта кожа редко видела солнце, ветер или снег.
– Мы не станем говорить о моем будущем в ином мире, – продолжала больная, – но сейчас мы живем в этом мире, ты и я. У меня есть одно желание. Знаю, ты будешь потрясен. Но выслушай меня, ибо в этом я непреклонна.
– Что такое, дорогая сестра? Обещаю, клянусь тебе исполнить все, что пожелаешь, – сказал Зикмунд.
Людмила подняла дрожащую руку и почесала лоб.
– Обещаешь? – уточнила она еще раз.
– Клянусь.
Старая женщина бессильно уронила руку, утомленная уже тем, что подняла ее. Прочистив горло, она потянулась за платком на одеяле. Пихлер моргнул, увидев на ткани алые пятна.
– Я хочу отдать свое тело твоей науке, чтобы вы с Маркетой еще больше углубили свои познания в анатомии.
– Ни за что! – вскричал цирюльник в ужасе от одной лишь мысли об этом. – Я никогда на это не соглашусь! – Он с такой силой сжал руку настоятельницы, что почувствовал, как подаются под его пальцами ее хрупкие кости.
Сестра охнула от боли и, выдернув руку, прижала ее к своей впалой груди. Но потом она собралась с силами и села, дрожа от усилий и глядя на брата запавшими и поблекшими голубыми глазами.
– Маркета права. Чего я достигла, просидев всю жизнь за монастырскими стенами? Своим последним деянием я должна помочь человечеству в поиске лекарств от телесных недугов. В своих молитвах я всегда радела о человеческих душах, а если отдам свое тело после того, как отлетит душа, то послужу людям так, как не служила еще никогда.
Это было уже слишком. Широкие плечи Пихлера содрогнулись от рыданий – он уже оплакивал свою сестру.
* * *
О том, что Маркета жива и все еще ходит по земле, дон Юлий в конце концов узнал не от иезуитов и не от жителей Чески-Крумлова. Он услышал об этом в маленькой таверне – в заведении, где отдыхали охотники и торговцы солью, уютно расположившемся в густо поросших соснами горах Шумавы, расположенном в целом, далеком и холодном, дне пути от Чески-Крумлова.
Именно там, в один из студеных февральских дней, королевский сын и подслушал пьяный разговор двух торговцев солью.
К концу зимы Юлий сделался угрюмым и замкнутым, больше меланхоличным, чем желчным. Испанский священник, у которого уже голова шла кругом от бесконечных завываний подопечного, наконец согласился на просьбы дружков принца позволить им взять его на недельную охоту в дебрях Южной Богемии, где в сосновых лесах бродят медведи, а по крутым берегам рыщут дикие кошки.
– Его надо убедить забыть эту простолюдинку! Воспоминания о ней преследуют его, как призраки! – увещевали австрийцы иезуита. – Разве можно смотреть, как мужчина льет слезы из-за какой-то банщицы? Дозвольте нам увезти принца на охоту. Душа его очистится куражом в холмах, где ветры настояны на запахе сосен. Погоня и жажда крови восстановят его здоровье, и он снова сможет спать по ночам. А вместе с ним и мы!
В конце концов Карлос-Фелипе согласился. Он решил, что будет сопровождать их в карете и поселится в таверне рядом с комнатой дона Юлия.
* * *
Таверна в Смрчине вмещала дюжину человек, большинство из которых были торговцами солью из Австрии, чьи караваны мулов держали путь в Прагу или Ческе-Будеёвице. Кормили там без затей; дичь жарилась на открытом огне, а ели ее с ножа, который все путники носили с собою, часто на шее. Испанский священник нашел пищу простой и приятной, напоминающей жареное на вертелах мясо Испании: зарумянившееся и без всяких приправ, за исключением соли.
И все же охота на свежем горном воздухе не оказала желаемого воздействия на дона Юлия, размышлял иезуит, поглядывая на своего мрачного, как туча, подопечного, который сидел, ссутулившись, над кружкой с элем и наблюдал, как лопаются пузырьки и оседает пена. Попытки своих дружков и священника втянуть его в разговор он отверг, буркнув, чтобы его оставили в покое.
Королевский бастард и его свита были не единственными посетителями в таверне, и те, кто тоже сидел там, успели изрядно нализаться и чесали языками без разбору.
Два дюжих торговца солью, уже накачавшись элем, продолжали опрокидывать в себя кружку за кружкой, громко, пусть и не совсем разборчиво, обмениваясь сплетнями.
– Она кричала, просила пощадить, а он выбросил ее из замка! – проревел один из них, сжав пудовые кулаки. – Для проклятых Габсбургов выбросить богемца из окна – так, ерунда, пустяк! Мы для них все одно что яблочные очистки и кухонные отбросы!
– Он порезал ее, вот что я слышал, – отозвался его приятель с грязной кожаной повязкой на одном глазу. – Мой друг говорил, что видел, как она появилась в «Сером гусе» с зашитым черными нитками лицом. Глаза распухшие, как будто ее побили. Не могла сама идти, трактирщику пришлось нести ее в комнату, как мешок с солью. Просто чудо, что она осталась жива!
Он помолчал, сделал глоток эля и потер костяшкой пальца засаленную повязку на глазу.
Священник метнул взгляд на дона Юлия, чтобы посмотреть, какое впечатление произвели на него эти слова. Меланхоличные глаза бастарда вначале заморгали, словно борясь с дурным воспоминанием, а затем он вскочил, рыча, как взбесившийся пес, и опрокинул свой эль.
Грохот разбившейся глиняной кружки насторожил двух торговцев. Перед ними вдруг возник всклокоченный человек с безумными глазами и оголенной шпагой.
– Где она?! – прорычал он. – Если дорожите своей жизнью, то скажете мне сию же минуту!!!
Мужчины вскочили из-за стола и выхватили свое оружие, готовые броситься на нападавшего.
– Стойте! – вскричал священник, вставая рядом с доном Юлием и двумя его приятелями. – Это сын его величества короля Рудольфа II, и вы, если только тронете его, окажетесь в темницах града!
Торговцы не стали убирать ножи в ножны, однако малость их опустили.
– Скажите ему, пусть уберет свое оружие! И мы сделаем то же самое! – прокричал мужчина с повязкой на глазу. – Мы ничего ему не сделали. С какой стати он нам угрожает?
– Где она?! – взревел сын императора, рубанув в воздухе шпагой.
Карлос-Фелипе придвинулся поближе к своему подопечному и зашептал ему на ухо:
