– Мама вечно преувеличивает.
Грейс овладевает странное, по-своему приятное чувство отстраненности от окружающих, словно она парит высоко у себя над головой, управляя собственным телом с помощью пульта дистанционного управления. Растянуть губы в улыбке. Взяться за ручку коляски. По-матерински нежно наклонить голову к ребенку.
Прошлой ночью Джейк проснулся в час и после кормления никак не мог уснуть. Он не один раз делал вид, что собирается спать, но потом вдруг вздрагивал и заходился в плаче, отчего его личико краснело и сморщивалось, как грецкий орех. Грейс включила повсюду свет и, с мрачным видом укачивая ребенка, обошла весь дом, вышагивая по периметру каждой комнаты, поднимаясь и спускаясь по лестнице. Проходя мимо спальни, она видела силуэт Кэллума: он лежал на спине и с блаженным видом храпел. За ужином муж выпил красного вина и потому спал как убитый. Он просил Грейс разбудить его, если понадобится, но она предпочитала изображать из себя мученицу. Она мать. Это ее обязанность, ее долг. Кара, ниспосланная лично ей за ужасное (бог знает какое) преступление. В половине шестого Джейк наконец уснул, насупив бровки и распустив губки бантиком. Грейс легла в постель рядом с Кэллумом и до семи пялилась в потолок воспаленными сухими глазами. В семь муж спросонья притянул ее к себе и поинтересовался, хорошо ли она спала.
– Ты немного бледная, дорогая, – говорит Марджи. – Как спит ребенок?
– Прекрасно, – отвечает Грейс и повторяет шутку Кэллума: – Сном младенца.
– Сном младенца! – хихикает тетушка. – Ой, как здорово, Грейс! Ха-ха!
Грейс силится засмеяться и приходит в ужас от странных звуков, слетающих с ее уст, однако собеседница, похоже, ничего не замечает.
Она представляет себе, что говорит Марджи правду:
«Знаешь что, тетя Марджи, мне совершенно не нравится быть матерью. И дело тут не в том, что я устала или не выспалась. Просто это занятие не для меня. Я не испытываю к сыну никаких чувств! Ни любви, ни нежности – вообще ничего! Освободите меня от ребенка. Пожалуйста, освободите меня от материнства!»
Марджи тяжело вздыхает и одергивает юбку. Она бросает взгляд на мужа, который очень прямо стоит на краю пристани, рукой прикрывая от солнца глаза и высматривая паром. Потом Маргарет широко улыбается Грейс и наигранно ежится:
– Ну и холод сегодня! А ведь во вторник было тепло, ну то есть тепло для зимы. Знаешь, дорогая, думаю, похороны пройдут прекрасно. Мы сделали все, как Конни хотела. Представляешь, она все предусмотрела. Оставила специальную папку под названием «Инструкции по моим похоронам», где расписала все в деталях. Мало того, Конни, считай, сама организовала стол для собственных похорон. Весь морозильник забила продуктами! О-о, мне будет так ее не хватать! Не представляю себе остров без нашей милой Конни. Я думала, она проживет еще лет десять. О господи, ты только посмотри, как они вырядились!
Грейс поднимает глаза и видит, что по холму спускаются на мотороллерах, сидя на сиденьях очень прямо, ее бабушка с тетей Розой. Не хватает только Конни. Обыкновенно Энигма, Роза и Конни ехали вровень друг с другом, правда Конни всегда была чуть-чуть впереди. Ну прямо компания пожилых байкеров: эта троица на предельной скорости с ревом и жужжанием колесила по единственной островной дороге. Нет, серьезно, скорость они и впрямь развивали будь здоров. Как-то Конни позвонила одному из племянников Джимми, механику, и сказала: «Хочу, чтобы ты расшевелил наши мотороллеры, Сэм. Они ездят слишком медленно, и это меня бесит». Сэм с готовностью откликнулся на ее просьбу и поставил на мотороллеры двигатели от газонокосилок. Запустив новый двигатель, Конни радостно хлопнула племянника по ладони: «Супер!» А бабушка Энигма любила повторять: «Мы настоящие безбашенные водилы! Колесим себе по острову!»
– На пристани может быть скользко! – с тревогой вскрикивает Марджи. – Подморозило! Мама, Роза – осторожно! Ну неужели нельзя ездить помедленнее?!
– Успокойся, дорогая. – Энигма умело притормаживает рядом с ними. – Господи ты боже мой, а сегодня прохладно. Но все равно день выдался чудесный, правда?
– Должен сказать, вид у вас обеих весьма… колоритный, – замечает Рон.
На Энигме, которая доходит Рону до пояса, жакет ярко-красного цвета и юбка в косую полоску. Короткие рыжеватые с проседью волосы завиты мелким бесом, щеки раскраснелись – она напоминает леденец в яркой обертке. Роза, напротив, высокая и элегантная; длинные седые волосы заколоты сзади старой черепаховой заколкой – точно такую же прическу она носила и в шестнадцать лет. На похороны Конни Роза надела костюм роскошной бирюзовой расцветки и подходящий к нему длинный тонкий шарф, переливающийся на солнце голубым и зеленым. На самом деле вид у обеих вполне приличный: Грейс знает, что Марджи беспокоилась, как бы они не нарисовали на лицах цветы или птиц, что вызвало бы у окружающих недоумение.
– Да уж, вид у нас действительно колоритный! – озорно произносит Энигма. Она не потерпит от зятя всяких намеков. – Это потому, что сегодня мы будем вспоминать чудесную, колоритную жизнь Конни!
– Колоритную жизнь, – повторяет Рон. – Любопытное определение, Энигма. Звучит так, будто у Конни в прошлом могли быть какие-либо предосудительные секреты.
На миг повисает неловкая тяжелая тишина. Марджи заламывает руки. Энигма прижимает кулаки к бокам и свирепо прищуривает глаза. У Розы трепещут ноздри тонкого красивого носа.
– Какое неуместное замечание! – произносит она с непередаваемым презрением, бросая на Рона взгляд, словно на напакостившего мальчишку, которого поймали за каким-то отвратительным занятием.
Всегда интересно наблюдать, как Роза моментально переключается из мечтательно-рассеянного состояния в холодно-сокрушающее, если вы, конечно, не объект ее гнева. Однажды Грейс в подростковом возрасте попала ей под горячую руку, когда проходила через короткую, но памятную стадию пирсинга в носу и бритой головы.
– Искренне прошу меня извинить, Роза, – вкрадчиво произносит Рон. – Вы правы. Я неудачно пошутил. Следует практиковаться в шутках на моей остроумной супруге. Правда, Марджи?
Глава 19
В день похорон тети Конни Софи замечает на траве возле дома иней.
«Софи, Софи, пришел Санта-Клаус!» – в таких случаях, бывало, с восторгом кричала утром Гретель, и девочка выскакивала из кровати и подбегала к окну, чтобы посмотреть на сверкающую от инея лужайку перед домом.
Софи на удивление долго продолжала верить в Санта-Клауса, Зубную Фею и Пасхального Зайца. Это было просчетом со стороны ее матери, чересчур хорошей актрисы. Так, например, мама вполне достоверно, в подробностях описывала, как однажды ночью, решив попить воды, случайно натолкнулась в кухне на Санту. Тот настолько испугался, что, воскликнув: «Боже правый!», уселся за стол и съел бисквит и мороженое. У него в бороде остались крошки. А с улицы в это время доносилось треньканье колокольчиков на санях, и Гретель слышала, как храпят и бьют копытами северные олени. В канун Рождества или просто морозным утром Софи по-прежнему ощущает слабый трепет: отголоски того, прежнего волшебства.
