Впервые сэр Джеймс не скрывал того, что едет к дочери. Сильвестр был зол, но Фенелла отчитала его:
— Почему твой отец должен отказаться от дочери и внучки? Малышка едва не умерла при рождении, он ужасно рад, что она жива, неужели ты этого не понимаешь?
— А кто сказал, что она едва не умерла при рождении? — насторожился Сильвестр.
— Твой отец говорил, что она родилась на два месяца раньше срока и была очень крохотной.
— Негодяй, зачавший ее, тоже крохотный! — рявкнул Сильвестр. — И Джеральдина тоже была крохотной, когда родилась, но никто не говорил, что она едва не умерла. Это я едва не умер.
Фенелла невольно рассмеялась, хотя любая мысль о Джеральдине Саттон тревожила ее до глубины души.
— Хватит ругаться, отец Бенедикт делает это гораздо лучше, чем ты. От меня-то не стоит скрывать, что ты тоскуешь по сестре и не прочь познакомиться с племянницей. Знаешь что, Сильвестр? Ты должен поехать за ними вдогонку.
Черты лица его ожесточились.
— Ни в коем случае.
— Твой отец будет рад.
— Мой отец знает, что это невозможно, — отрезал он. — Да, ты права, я не перестаю тосковать по Джеральдине. После того как Маллах избил ее, я надеялся, что она вернется сюда. Я был готов примириться с Маллахом и остальным миром. Но она решила остаться с животным, которое унизило ее, а маленькое существо, которое они почему-то назвали Франческой, — ребенок Маллаха. Да, я не прочь познакомиться с племянницей, но я не хочу обидеть Энтони, переступив порог дома Маллаха. Если бы не Роберт Маллах, возможно, у моего друга была бы своя собственная дочь.
— У твоего друга Энтони есть дочь, — ответила Фенелла. — Ее зовут «Мэри Роуз», и, насколько тебе известно, он сейчас как раз перевозит ее в сухой док Портсмута. Я сомневаюсь, что он мечтает еще о какой-то там дочери.
Фенелла уже не верила в то, что этот день настанет. После смерти королевы Джейн взбесившийся король слепо крушил все вокруг и отозвал уже данное разрешение на то, чтобы перевезти «Мэри Роуз» из Темзы в Портсмут. Но Энтони и Роберт Маллах не сдавались, продолжая бороться за это.
В конце концов на помощь им пришло перемирие между Францией и кайзером. Англия готовилась к войне, и король не смог устоять перед планами развития флота, которые они представили. Три дня назад он неожиданно разрешил Энтони доставить «Мэри Роуз» в Портсмут. Для начала только с той целью, чтобы устранить нанесенный водой вред, но Энтони был рад и этому. Он знал, что в течение ближайших нескольких месяцев корабль будет в безопасности, и это давало ему время для дальнейшей борьбы.
— Твой друг Энтони — счастливый человек, — сказала Сильвестру Фенелла. — Ты бы видел его сегодня утром, когда он уезжал. Ты хоть раз слышал, чтобы он насвистывал песенку?
— Нет.
— А я — да.
— У него нет слуха.
Фенелла рассмеялась.
— Ты готов заявить об этом?
— А ты, Фенни? — Он с сомнением посмотрел на нее. — Ты можешь назвать себя счастливой женщиной, если венец счастья, который моя сестра получила от живодера, остается для тебя недосягаемым?
— Я не хотела бы поменяться местами ни с твоей сестрой, ни с кем другим, — ответила Фенелла. Она закрыла глаза, представила Энтони и почувствовала на языке и нёбе жар, с которым он поцеловал ее перед отъездом, — словно ему было всего семнадцать. Волосы у него отрастали. Голова болела реже, живот по большей части не тревожил, и иногда ночью он спал без стонов, почти не просыпаясь. Когда он вернется домой со своей «Мэри Роуз», пюпитр в кабинете будет завален его рисунками и заметками. Он будет проводить в Портсмуте все время, которое выделит король, и она сможет всякий раз, когда зашевелится голод, побежать в кабинет или в доки, чтобы украдкой сорвать поцелуй с его губ. Да, она счастливая женщина. Жизнь — непростая штука. Но богатая.
— Фенелла, — произнес Сильвестр. — Мой друг Энтони не счастливый мужчина, даже если он фальшиво насвистывает и уезжает флиртовать со своим кораблем. Мой друг Энтони — храбрый мужчина, который научился долго терпеть. Но я боюсь того дня, когда он не вытерпит.
Перед ее внутренним взором невольно промелькнули картинки дня смерти Ральфа.
— Как же отвратительно ты выражаешься! — набросилась она на Сильвестра. — Что ты хочешь этим сказать? Что в душе у Энтони таится непредсказуемый зверь?
— Ты знаешь, что я никогда ничего подобного не сказал бы, — ответил он. — Я хотел объяснить тебе, почему я не общаюсь с Робертом Маллахом, и неважно, сколько воды унесла Темза.
— Энтони с ним общается.
— Если бы я мог помешать ему, я бы это сделал. Ты знаешь, как часто в моей душе возникает желание запереть этого человека и защитить его от самого себя?
Фенелла рассмеялась и прижалась к нему.
— Он вырос, Силь. Не ему, а тебе обязательно был нужен ребенок, и мне от всей души жаль, что твоя племянница лишается такого чудесного дяди.
Сильвестр, который на вид казался спокойным и мягким, словно Солент июньским утром, мог быть упрямее барана. Фенелла знала, что в таком случае с ним больше не о чем говорить, и пошла в свой «Дом бессмертных», чтобы помочь Лиз кормить больных.
Но время бессмертия миновало. Во второй половине дня в ворота постучали. Лиз и Фенелла повесили табличку, сообщавшую, что больше больных не принимают, но большинство тех, кто нуждался в помощи, читать не умели и не знали, куда им еще идти. Роспуск монастырей и приютов закончился, и больные, старые и нищие болтались по стране, сбиваясь в отчаянные стада.
Лиз пошла к двери, чтобы посмотреть, кто там. Фенелла, услышав взволнованный голос, тоже пошла к двери. Запыхавшаяся женщина, которая стояла на пороге, была вне себя от страха. На руках она держала маленькую девочку, без сомнения дочь, висевшую на ней, словно мокрый мешок. Единственным признаком жизни в ней были тяжелое дыхание и пот, градом катившийся по лицу. Воняло от нее ужасно.
— Пожалуйста, возьмите мою Энни, — взмолилась она. — Пока она поправится, это же ненадолго. Грег Бишофсвирт говорит, что в таком состоянии он не хочет держать ее под своей крышей, но у нас здесь совсем нет родственников. Ей просто нужна постель на пару дней, она крепкая, а ухаживать за ней я могу и сама.
Теперь Фенелла узнала женщину. Она работала в «Морском епископе» разливальщицей и сама растила дочь. Она увидела, как Лиззи улыбнулась своей милой улыбкой, приоткрыла дверь сильнее, чтобы впустить мать и дочь. Одним прыжком она оказалась между ними, захлопнула дверь, оставив лишь щель.
— Вы не можете остаться, — сурово, так что у самой сжалось сердце, произнесла она. — Вы сами это знаете.
— Но куда же нам идти?
— Возвращайся к Грегу и скажи ему, чтобы он принял вас обратно. Поскольку твоя дочь болела в его доме, все равно уже поздно. У твоей девочки потливая горячка. Если мы ее примем, люди здесь у нас перемрут, как мухи. — С этими словами она схватила Лиз за руку, грубо потянула ее прочь от женщины и ее дочери. Впрочем, возможно, все равно уже было поздно.
