— Позволено ли нам узнать, о каких обстоятельствах ты говоришь? — рявкнул Сильвестр.
Посыльный снова откашлялся.
— Ваш знакомый был арестован по прибытии в Лондон, — произнес он. — На борту у него были обнаружены еретические книги. Экземпляры того самого скандального перевода Нового Завета, из-за которых уже не первый месяц бурлит Лондон. Они были завернуты в тюки немецкого сукна.
Лицо Сильвестра посерело.
— И что теперь? — пронзительно вскрикнул он. — Что теперь с ним будет?
Посыльный потупился.
— Мне очень жаль, мой господин. Если не случится чуда, он будет сожжен.
Часть третья
Рифы и мели
1530 ― 1533
Tal m'à in pregion che non m'apre né serra,
Né per suo mi riten né scioglie il laccio,
Et non m'ancide Amore et non mi sferra,
Né mi vuol vivo né mi trae d'impaccio.
Сжимая мир в объятьях, — сон объемлю.
Мне бог любви коварный плен кует:
Ни узник я, ни вольный. Жду — убьет;
Но медлит он, — и вновь надежде внемлю.
Франческо Петрарка. Канцоньере (пер. В. Иванова)
13
Джеральдина
Резиденция Хемптон-корт, Новый 1530 год
Что-то произошло. Дрожала земля, упала комета. Но Джеральдина, графиня Рипонская, всю жизнь дожидавшаяся такого события, была обречена на то, чтобы стоять у забора и просто наблюдать за происходящим.
Кардинал Уолси, массивный, вездесущий, которого остроумные наблюдатели величали «королем над королем», восемь недель тому назад был лишен всех своих регалий и отлучен от двора. Печать лорд-канцлера ему пришлось передать ученому Томасу Мору, считавшемуся его записным врагом. Мор обвинил Уолси в том, что он нарушил закон Praemunire. Что он в Англии поставил указания Папы выше указаний своего короля. Многие предполагали, что за это его приговорят к смерти. Королевский двор Праздновал Рождество, как и многие годы прежде, в резиденции Хемптон-корт, зачарованном идиллическом замке, который создал для себя Уолси. Самого же его там больше не было. Замок над Темзой, уже не принадлежавший ему, перешел во владения короля, который вырвал руль из рук своего штурмана.
Джеральдина по-прежнему ненавидела все сравнения с кораблями, но, несмотря на это, они всплывали сами собой.
В каждом уголке праздничного зала рассуждали об истинной Причине падения могущественного церковника. Еще во время застолья слышно было, как Шаркают придворные господа и дамы, а когда убрали столы, от шепота, казалось, даже воздух стал гуще. Никто не мог сосредоточиться на танцах, смена променадов служила исключительно для этого, чтобы подать знак или бросить взгляд: «Вы знаете что-нибудь новенькое? Слышали что-нибудь?»
Джеральдина знала все. Ей была известна причина падения Уолси еще до того, как оно вообще произошло. Если бы ей были нужны деньги, она могла бы зарабатывать пророчицей на Чипсайде.
Но Джеральдина в деньгах не нуждалась. С тех пор как их у нее стало в избытке, они потеряли для нее всякую привлекательность. Она стала блестящей шпионкой, потому что все, что ей удавалось узнать, оставляло ее равнодушной. На имевшейся у нее информации она могла бы заработать целое состояние, но только время от времени продавала малую толику, и лишь потому, что ей было нечего делать.
Правда, однажды ей удалось осуществить искусный ход, от которого кровь вскипела у нее в жилах: пять лет назад она свергла неназываемого. В этот миг триумфа ожили все ее чувства, и в течение многих лет она надеялась, что так будет и дальше. Она создала себе новые вершины, начала вести с неназываемым упоительную игру, как когда-то с вшивыми шавками и котами, которых подкармливал у них во дворе повар Карлос. Как и тогда, ей пришлось накручивать себя, вести от одного упоительного состояния к другому, пока она не достигла величайшего из них. После этого здание рухнуло. Неназываемого она победила, и за живительным огнем, пронизавшим все ее тело, наступили пустота и скука — холодная зола в прогоревшем камине.
Она все еще была молода. Уже не совсем юна, но в ней по-прежнему было что-то пустое, слишком безобидное. Она все так же была красива. Холодная, почти безжизненная безупречность, воплощением которой Джеральдина была еще с детства, сейчас расцвела пышным цветом. С тех пор как при королевском дворе она перестала сидеть в стороне, повсюду, куда бы она ни пошла, за ней увивалась стайка поклонников. Придворные писали стихи в ее честь, умоляли о танце или дожидались в толпе дворцовых посетителей, надеясь хоть глазком поглядеть на нее. Лестью она могла бы обить голые стены своих покоев, но ни один слог не тронул ее сердца, которое уже почти не чувствовало, что замерзает.
Она была безучастна. Сторонний наблюдатель. Все говорили о том, что вскоре Европа содрогнется от удара кометы, как прежде — от тезисов немецкого монаха, которые так впечатлили ее брата Сильвестра. Джеральдина могла рассчитать, с какой силой ударит камень, но ее это не волновало. Когда-то она была убеждена, что найдет при дворе что-то, что будет волновать ее, поймет, к чему, собственно, вся эта кутерьма в жизни, но загадка осталась неразрешенной.
Музыка была прекрасна. В юности, когда ее брат пел под аккомпанемент лютни своим высоким, кристально чистым голосом, Джеральдина чувствовала в музыке какое-то обещание, но теперь и она оставляла ее равнодушной. Музыка была похожа на обещания поклонников, не находившие отклика в ее душе.
Джеральдина танцевала с Генри Норрисом, пожилым придворным, который подтирал зад королю после смерти Уильяма Комптона, а значит, имел одно из важнейших мест при дворе. Исполняя прыжки гальярды, сменившей величественную павану, он тяжело дышал, словно перекормленный спаниель.
— Обычно я оставляю быстрые танцы молодежи, — сопя и с трудом переводя дух, произнес он. — Но с вами я просто обязан был рискнуть, графиня, — или мне будет позволено называть вас леди Джеральдина? Джеральдина — какое прекрасное имя! Ваш отец, должно быть, любил вас больше всех своих дочерей, раз дал вам имя, в котором столько улыбок.
— У моего отца всего одна дочь. — Прыжок с поворотом у нее не получился, поскольку партнер по танцу остановился и преградил ей путь.
— У меня тоже, — огорченно произнес Генри Норрис. — Глядя в ваши небесно-голубые глаза, я жалею, что дал своей единственной дочери простое имя Мэри.
Джеральдина давно отвыкла искать смысл в лепете льстецов и поклонников. Когда музыка смолкла, она повернулась к молодому человеку, одетому в коричневые тона. Этот обладатель не очень красивой бороды тут же поспешил представиться:
— Джордж Кэрью. — Он очень низко поклонился и добавил: — Какая честь для меня.
