Сильвестр потупил взгляд, принялся рисов ать носком ботинка что-то на земле.
— Об этом я буду говорить не с тобой, — заявил он. — Это мужское дело, и, пока мой друг Энтони просит меня защищать тебя, я не отступлюсь. Но о Люке и Лиз я все равно могу позаботиться. Я спрошу отца, как включить их в мое завещание, не нарушив при этом прав ребенка Энтони, который у него однажды будет.
— Что ты имеешь в виду?
Он резко поднял голову.
— Если у Энтони будет сын, он унаследует верфь и этот дом.
— Но, Силь, так нельзя! — воскликнула Фенелла. — Тебе еще и тридцати нет, у тебя у самого будет сын, и твой отец тоже захочет, чтобы его имущество осталось внутри семьи.
— Моя семья — это Энтони, — возразил Сильвестр. — И мой отец примет любое мое решение. Нет, Фенни, я не думаю, что у меня будет сын, но, если он будет у вас, я буду считать, что это ребенок общий для нас троих. Тебе не кажется, что ребенку может пригодиться любовь трех родителей?
— Почему же, кажется, — слабым голосом ответила Фенелла. Она растерялась, осознав масштабы его любви.
— Знаешь, о чем я подумал сегодня, когда увидел Энтони с Люком? — продолжал Сильвестр. — Если бы у него был ребенок, эта рана в его душе зажила бы. Он сумел пережить то, что его сделали убийцей и еретиком, сам того не желая, но теперь застыл в страхе перед самим собой. Поэтому он старается держаться от нас подальше, но с маленьким Люком, который хочет строить корабли, забывает об осторожности. Если бы ему довелось стать отцом собственного ребенка, он научился бы снова доверять себе.
Сердце Фенеллы сжалось, но она была просто обязана об этом сказать.
— Этого ребенка не будет, Сильвестр. Не цепляйся за ложную надежду.
— Я знаю, что дела обстоят не лучшим образом, — пробормотал он. — Но тебе не кажется, что все еще, возможно, изменится, надо лишь подождать?
— Об этом можно было говорить тогда, когда мы стояли в саду Суон-хауса и смотрели вслед доктору Кранмеру, — резко возразила Фенелла. — С тех пор прошло почти полтора года, и нам пора бы уже принять вещи такими, какие они есть. Энтони использовал всю свою силу, чтобы исцелиться, и, я думаю, мы относимся к нему несправедливо, когда ждем, словно жадные звери, что срастется и то, что было разбито. Если мы любим его, то должны принять его таким, какой он есть. Нам нужно смириться с тем, что этот человек почти не разговаривает и предпочитает проводить время в одиночестве, что он больше не устраивает своих обычных шуток, а его тело больше не может любить.
— Я же рассказывал тебе, что недавно все было почти так же, как раньше, — начал Сильвестр, но потом до него дошло, что именно она сказала. — Это неправда, Фенни. Скажи, что это неправда.
— Это правда, — ответила она. — Я не имела права рассказывать тебе об этом, но решила, что точно так же не имею права давать тебе надежду, которая никогда не исполнится.
— Жаль, что у меня недостаточно власти, чтобы заставить Роберта Маллаха заплатить за это, — с трудом произнес Сильвестр. — О, Фенни, как же ты можешь выносить эту жизнь? Ты никогда не станешь его женой, как хотела, у тебя никогда не будет ребенка от него…
— Я его жена, — осадила друга Фенелла. — Не так, как мне хотелось, а так, как получилось, и если я не могу иметь от него детей, то у нас еще есть Люк и Лиз. У меня отличная жизнь, Сильвестр. Ты когда-нибудь задумывался о том, что сделали с Ханной? Раздавая хлеб, я каждый день вижу женщин, которые потеряли не только мужей, но и весь доход, и теперь они до ужаса боятся грядущей зимы. Мой любимый со мной, а у других — лежит в могиле. Не беспокойся за меня, а лучше займись собственной жизнью. Женись на своей Ханне. Кто знает, может быть, у тебя будет маленький мальчик, которому придется как-то справляться с любовью четырех родителей.
Сильвестр сжал губы. Затем, понимая, что вынужден сдаться, покачал головой.
— Это не то же самое, и ни один ребенок не должен страдать от того, что он не может заменить другого. Я позабочусь о Люке и Лиз, позабочусь и о Ханне, но я не буду вступать а брак только потому, что не могу получить то, что желаю всей душой.
Больше они об этом не говорили. Фенелла знала, что Сильвестр в некотором роде прав, хотя весь остальной мир» этого бы не понял.
— Пойдем в дом. Чувствуешь запах Карлосовой баранины в беконовой шубе? — Она взяла друга под руку. — Не грусти так, Силь. То, что ты рассказал мне об Энтони и Люке, — хороший знак. И еще один хороший знак я вижу в том, что Энтони не разбился от той истории с «Мэри Роуз».
Погрузившийся в размышления Сильвестр поднял голову.
— Ты знаешь, что он больше никогда не спрашивал меня о ней? Думаю, он окончательно исцелился от своей одержимости.
«Когда-то ты уже так думал», — вдруг осознала Фенелла, и в ее душе поселилась смутная тревога. Но она ничего не сказала, поскольку сегодня уже достаточно измучила Сильвестра своими признаниями.
Миновали последние попытки лета не сдаваться, пришла осень с суровыми ветрами, и незадолго до Дня Всех Святых выпал первый снег. Эта зима стала самой холодной из тех, что помнили жители города. Сначала замерз канал, а затем, в День святого Николая, покровителя Портсмута, замерз и Солент.
— Зачем вы, корабелы, нам вообще нужны? — шутил Грег Бишофсвирт, продававший свое пиво у доков. — Во Францию мы вполне сможем ходить пешком, а бочонки вина из Гаскони будем катить по льду.
Однако Саттоны не жаловались на недостаток заказов. Это был лучший год для верфи со дня ее основания. Богатые купцы начали заказывать для себя маневренные каракки с орудийными портами, проект которых много лет назад разработал Энтони. Эти вооруженные торговые суда были способны защитить свой драгоценный груз от пиратов, а в случае войны их можно было сдавать в аренду королю. Весть о том, что на верфи Саттонов строят гораздо более надежные суда, чем в других местах, быстро разнеслась по всему югу острова.
Только в декабре остановилась тяжелая работа — инструменты едва не примерзали к рукам людей. Сильвестр и сэр Джеймс раньше приходили домой, семья окапывалась в теплых комнатах, где пахло свечным воском, сушеной лавандой, которую подбрасывали в огонь, и приправленными корицей и кардамоном сладостями.
Энтони оставался на верфи один, он зарывался в свою работу, как другие — в теплые одеяла.
Приближалось Рождество, и Фенелле хотелось отпраздновать его как следует. В прошлом году она предоставила Энтони, который как раз учился пользоваться своей истерзанной ногой, возможность остаться одному на верфи, но в этом году Фенелла прибежала к нему и стала умолять:
— Приди на двенадцать рождественских дней наверх, домой. Сделай это ради меня, это все, о чем я тебя прошу.
— Тебе это так важно?
Фенелла кивнула. Она не могла родить ребенка, не могла устроить свадьбу и наслаждаться любовью, как обычная женщина, но этого, единственного, ей хотелось ужасно: провести Рождество в своей разномастной семье, в теплом и богатом доме. Люку и Лиззи она пообещала придумать костюмы на двенадцатый рождественский день, с Карлосом и тетушкой она обговорила порядок блюд для праздничного стола, а к Новому году подготовила подарок для всех обитателей дома. Энтони должен был подарить ей это Рождество, лучик света, чтобы на протяжении мрачных месяцев у нее снова были силы отказываться от всего.
