— Он прирожденный рыцарь, — ответил Энтони.
Анна снова коснулась его волос, затем повернула голову и посмотрела на Сильвестра.
— Так скажите же мне, мой рыцарь, неужели король Франции действительно может решать, кому быть на празднике на английской земле?
— Ни за что и никогда! — воинственным тоном воскликнул Сильвестр. То, что сказал Энтони о том дне и об отце Бенедикте, придало ему невиданных сил. — Будучи англичанином, я не могу стерпеть, чтобы мою будущую королеву унижали подобным образом. Вы займете на этом празднике подобающее вам место, миледи. — Собственная храбрость испугала его, но, поглядев в глаза сначала Анне, а затем Энтони, он понял, что не разочарует этих двух людей, которые так верят в него.
Анна коснулась одной рукой плеча Энтони, протянула другую руку Сильвестру.
— Мой рыцарь и его оруженосец — настоящее чудо. Вы оба должны знать, что ваше мужество не останется без награды.
— Мы делаем это не ради награды!
— Я знаю, — ответила Анна и, слегка пошатнувшись, наклонилась, чтобы поцеловать Сильвестра в щеку.
В форте не было зала, подходящего для крупных торжеств. Вместо этого праздник в честь французского короля должен был проходить в купеческом доме, переоборудованном для размещения высоких гостей. Времени на подготовку оставалось мало, но Сильвестр фонтанировал идеями, а в качестве материала в сундуках Анны Болейн нашлось все, чего душа пожелает. Бывали мгновения, когда они хихикали над своим планом, словно дети. Смесь страха, волнения и дерзости пьянила больше, чем вино.
Два дня спустя Генрих и Франциск рука об руку проехали под украшенными гирляндами цветов воротами Кале. Француз был одет в расшитый бриллиантами камзол, англичанин — в фиолетовую, расшитую золотом парчу, а на его груди сверкало рубиновое ожерелье, каждый из камней которого был размером не меньше куриного яйца. Стоически, словно двойная статуя, они вынесли все поклоны и салюты, а затем удалились, чтобы отдохнуть перед праздничным вечером. Контроль за ходом мероприятий взял на себя Томас Кромвель, скользкий и мутный тип, который каким-то образом пошел по стопам кардинала Уопси.
— Береги себя, Сильвестр, — произнес стоявший рядом с ним Энтони и повернулся, чтобы уйти.
— Эй, подожди, ты куда?
— Назад, на корабль.
— Но сегодня вечером ты должен быть со мной!
— На это я не гожусь, — сдавленным голосом ответил ему Энтони. — У меня нет ни единого клочка ткани, которым я мог бы завеситься ради такого случая.
— Энтони, ты мне нужен! — почти в ужасе закричал Сильвестр.
Он увидел, как напряглись черты лица друга.
— В этом я сомневаюсь, — сказал тот. — Но если тебя не отговорить, я останусь.
Сильвестра мучила совесть из-за того, что он повел себя с другом, как со слугой, и оставил его ждать в пажеской, но Энтони заверил его, что он чувствует там себя лучше, чем в освещенном свечами зале. Бросив последний взгляд в щель, Сильвестр увидел, что он сидит в углу и держится за виски, а вся собравшаяся челядь сбилась в кучку, чтобы пошушукаться.
Банкет, который был призван помочь Генриху произвести впечатление на Франциска, прошел без накладок, не считая момента, когда из огромного паштета, покрытого корочкой, вырвался живой лебедь и от страха забил крыльями. Затем убрали столы, музыканты заняли места на галерее и начались танцы. Во время паваны было видно, что господа заскучали, некоторые даже начали зевать. И тут произошло непредвиденное. Внезапно, без перехода и паузы последовало жаркое сальтарелло. С первыми ударами барабанов в зал ворвался переодетый Ланселотом господин в сопровождении пяти дам в масках смешался с танцующими. В зале поднялось ликование» словно во время деревенского праздника.
Маска Ланселота и вино, навязанное ему Анной, раскрепостили Сильвестра. Он всегда любил ходить на танцы, а придворным фигурам его научила Анна. Как и было запланировано, он встал в ряд пар с одной из придворных дам Анны, а оставшиеся в одиночестве четыре дамы сами выбрали себе партнеров.
Сама Анна, одетая королевой Гвиневрой, схватила своего избранника за руки и беззастенчиво оттеснила в сторону даму, которая только что собиралась танцевать с ним. Захваченный таким образом господин поднял брови, но скорее удивленно, нежели сердито. Это был Франциск Французский. Сколько времени ему потребуется, чтобы понять, что он только что обнял за талию для прыжка ту самую даму, которую оскорбляла и поносила его королева?
Другой мужчина давно разгадал маскарад красавицы. Король Генрих не отводил взгляда от пары, и по лицу его расплывалась одобрительная улыбка. Было очевидно, что Анна училась танцевать во Франции. Она применяла все свои таланты: элегантность, виртуозность и соблазнительную чувственность. Никто не догадывался, что полчаса назад она рыдала в объятиях Сильвестра.
«Она поставила на эту карту весь свой капитал, — думал Сильвестр, — и вот-вот сломается от напряжения затеянной ею игры. Но не сдастся, скорее будет танцевать до упаду». Он молился, чтобы она достигла своей цели, прежде чем ее оставят силы. Такой человек, как Анна, заслуживает мужчины, для которого она станет центром вселенной. Но поскольку она приняла твердое решение отказаться от этого, чтобы стать королевой Англии, ему хотелось, чтобы у нее получилось хотя бы это.
— Вы восхитительно танцуете, — похвалила его дама, когда музыка смолкла. — Искренне сожалею, что вынуждена уступить вас. — И она указала на даму слева, придвинувшуюся к ним вместе со своим партнером. Она была в чепце замужней женщины, но из-под бархата на плечи спадал водопад волос. Она грациозно протянула ему руку. Если бы мужчина отказался принять ее, разразился бы скандал.
— Добрый вечер, Сильвестр, — произнесла Джеральдина, поворачивая свое стройное, словно сосенка, тело в первой фигуре гальярды. Она танцевала не менее искусно, чем Анна, а возможно, даже еще совершеннее, но то, что у Анны было подобно череде безмолвных обещаний, для Джеральдины было лишь исполнением обязанностей. Она совершенно не казалась разгоряченной, каждая складочка платья оставалась на своем месте.
— Может быть, ты хотя бы пожелаешь мне доброго вечера? — поинтересовалась она. — Или я должна позволить тебе продолжать игнорировать меня на виду у всех, как ты делаешь на протяжении вот уже многих лет?
— Ты знаешь почему, — пробормотал Сильвестр, которому хотелось прижать сестру к себе, — как в детстве, зимой, когда она, будучи маленькой девочкой, поднимала плечики и дрожала всем телом. Но из них двоих сильной всегда была она и, сталкиваясь с множеством его слабостей, постоянно закатывала глаза. Но всякий раз, когда она мерзла, ему позволялось обнять ее.
В зале топился большой камин, таяли свечи на столах, но ему все казалось, что Джеральдина мерзнет.
«Я хочу тебя ненавидеть. Ты постоянно унижала меня. Мне было позволено греться в твоих лучах, пока я оставался слабым братом, мне было позволено петь для тебя, когда тебе аплодировали за танцы. Но как только я пытался расправить крылья, ты подрезала их. Затем появился Энтони, который сделал меня сильным, потому что увидел во мне что-то, что не видел никто другой. Потому что он захотел, чтобы его другом стал именно я, слабак Сильвестр, и я научился отделяться от тебя. Тебе это не понравилось, верно, Джеральдина? Если бы было по-твоему, он умер бы из-за трусости твоего мужа, а я бы снова остался один. Каждая клеточка моего тела хочет ненавидеть тебя. Но почему эта ненависть к тебе так похожа на ненависть к части самого себя?»
