— Сильвестр!
Но он не ответил ей, даже не взглянул.
Он наклонился к Ханне, поцеловал ее седые волосы и сказал:
— Лиззи поправится, Ханна, я тебе обещаю. Она обязательно поправится! Я привез из Лондона мазь, и врач сейчас приедет, а когда наша Лиззи поправится, мы поженимся. На дворе уже почти май. Это самое лучшее время для женитьбы, хоть молодожены уже седы, а их дети почти взрослые.
Три дня Лиззи металась, находясь на пороге между жизнью и смертью. Утром четвертого дня Энтони принес ему из комнаты отца Бенедикта прибор для соборования, хранимый отцом Сильвестра.
— Он мне здесь не нужен! — заорал на него Сильвестр. — Лиззи поправится, он нам не нужен! — Он заключил сделку с Богом. «Пусть малышка поправится, и я женюсь на Ханне. Не наказывай ребенка из-за меня, и я клянусь, что приведу нашу жизнь в порядок».
Ханна, стоявшая на коленях у постели Лиззи, подняла заплаканное лицо.
— Я тоже не хочу, чтобы он был здесь, — сказала она. — Я пыталась научить своих детей тому, что им не нужно все это, что один лишь Господь ведет нас в царство свое. Но Лиз хочет, чтобы он был здесь. Моя Лиз в душе католичка. Спасибо, что вы привели его.
Энтони поднял руки, словно бы защищаясь, и удалился. Отец Бенедикт совершил над ней таинство Святого причастия, намазал маслом лоб и руки, и ужасное свистящее дыхание девушки успокоилось. К вечеру температура стала падать. Ночью Сильвестр и Ханна, не отходившие от Лиззи ни на шаг, уснули у ее постели, а когда утром пришли в себя, то оказалось, что больная спит спокойным сном. Дыхание было еще хриплым, но уже не таким свистящим и более ровным.
Ближе к вечеру вернулся врач, осмотрел Лиззи и объявил, что кризис миновал. Пришла тетушка с бульоном из перепелов и стала кормить Лиззи, приговаривая:
— Теперь ты будешь беречь себя, крабик, не то…
— …получу мешалкой по заднице за все свои злодеяния, — продолжила Лиззи и слабо улыбнулась. — Но я не могу беречься, тетушка. Вскоре никто не будет заботиться о нуждающихся. По всей стране разрушают монастыри и приюты. А еще говорят, что скоро выйдет закон, который полностью распустит их. Ходят слухи, что священники злоупотребляли деньгами верующих, вместо того чтобы выполнять свой долг перед Богом и людьми.
— А разве это неправильно? — осторожно поинтересовался Сильвестр. — Разве монастыри не забирают деньги у отчаявшихся, которые хотят помолиться о телесном и душевном здоровье любимых людей перед святыми реликвиями? А что это за реликвии? Кровь Иисуса взята на самом деле у козла, а глаза святого Роха, которые вращаются, если пожертвование слишком мало, на самом деле — два шарика на проволоке. Это обман, Лиззи. Подлое злоупотребление верой людей, которые тревожатся о здоровье близких, — как мы о твоем.
— Да, конечно, все это бывает, — ответила Лиззи. — Но если не останется больших церквей, страждущим будет не к кому обратиться, некуда пойти в случае беды… — Девушка хотела сказать что-то еще, но вдруг умолкла, захлебнувшись приступом кашля.
— Ay Dios mio!
[6]
— воскликнула тетушка. — Этот крабик только восстал из мертвых — и вот уже снова мечется, словно на песчаной отмели, и собирается помереть во второй раз!
Все рассмеялись.
— Но Лиз права, — заметила Фенелла.
Оставив больную отдыхать, они пошли вниз, где отец Сильвестра готовил свой подсластитель мира, а Карлос подавал праздничную еду. Сильвестр отметил про себя, что отец бледен и напряжен, но, возможно, ему просто показалось, поскольку сейчас черти мерещились ему буквально повсюду.
Когда после ужина они сидели рядом у камина, отец снова вернулся к той теме.
— Маленькая Лиз действительно права, — произнес он. — Если не останется людей, которые из христианского долга будут заботиться о нуждающихся, то должны быть те, кто сделает это из человеколюбия, — чтобы таким образом покаяться и примириться с судьбой.
Сильвестр насторожился.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего особенного. Просто мне кажется, что разумнее расплатиться за свои грехи, построив приют, нежели носить власяницы и бичевать себя, — ответил отец.
Сильвестр кивнул.
— Признаться, я удивился, что именно тебе есть что сказать о грехе и покаянии.
— Разве есть люди, которым нечего сказать по этому поводу? — удивился отец. — Как бы там ни было, мы принадлежали к числу тех, кто хотел, чтобы наступила новая эпоха. Будем ли мы теперь в числе тех, кто помешает новой эпохе бросить своих на произвол судьбы?
— Люди уже брошены, — сказала Фенелла. — После разрушения приюта мы с Лиз продолжали развозить хлеб, но мы не можем сделать и доли того, что делали люди из «Domus Dei». Нам нужно больше помощников, больше денег, место, где можно ухаживать за больными…
Отец Сильвестра обернулся к Энтони:
— Тебе снова скоро уезжать, верно?
— Я давно должен был уехать, — ответил Энтони. — К тому же я все равно ничего не понимаю в человеколюбии. Но я сделаю Фенхель повозку побольше и буду присылать ей деньги.
— А ты? — Отец встретился взглядом с Сильвестром. — Тебе тоже нужно возвращаться?
— Я останусь здесь, — сказал Сильвестр. — Я не вернусь ко двору, поэтому готов взяться за любое дело, где нужна моя помощь. Доход, который мне приносит баронство, не велик, но тем не менее я могу помочь.
— Тогда давайте пристроим к этому дому еще один, — предложил отец. — Пристанище для стариков и больных, даже если мы никогда не сможем заменить то, чем был для этого города «Domus Dei».
— Dios mio, когда же этот человек поймет, что он сам стар и слаб, а? Поймет ли он наконец, что сам смертен и не может растрачивать силы бесконечно?
Энтони мимоходом коснулся руки тетушки.
— Но здесь еще остаются Сильвестр и Лукас. И я буду приезжать, так часто, как только смогу.
— Поклянись, что действительно так и поступишь, — попросила она и закатила глаза. — Сильвестр и тюлень Люк — сущие дети.
Энтони очаровательно улыбнулся.
— Вам я могу поклясться в чем угодно. Дома строить у меня получается больше, чем любить людей, а Сильвестр — самый взрослый человек из всех, кого я знаю.
И, обратившись к Фенелле, мягко произнес:
— Я поеду завтра, да?
— Нет, ты не сделаешь этого! — вмешался Сильвестр. — Я ведь имею право надеяться, что мой друг будет присутствовать на моей свадьбе!
Энтони замер всего на миг.
— Разумеется, — галантно, словно придворный, ответил он. И лишь взгляд его бронзовых глаз вцепился в Сильвестра и не отпускал, будто задавая вопрос. Впервые в жизни Сильвестр отвернулся от него.
Ночью Ханна спросила его о том же:
