Замок с зубчатыми башнями темнел на фоне вечернего неба. Свет горел лишь в одном из многочисленных окон. Мощеные дорожки бежали туда-сюда вдоль клумб и статуй, теряясь в саду, светящемся китайскими фонариками. В квадратном бассейне шевелилась темная вода, тени от нескольких лежаков были длинны и изогнуты.
— Как прокатализь, Игой Матвеись?
Желтолицый пожилой мужчина с узкими щелочками глаз приблизился к нам.
— Хорошо, Кейзуке. Лови!
Игорь Матвеич бросил ключи от «Харлея». Слуга их ловко поймал и захихикал: «Кхи-кхи-кхи».
— Пойдем, Марина.
Мы двинулись по дорожке к дому.
— Кейзуке — японец? — шепнула я.
— Самый настоящий.
Вдруг Игорь Матвеич приостановился и… хлопнул в ладоши. Фонари — по цепочке, один за другим, — стали вспыхивать перед нами, освещая ту или иную часть двора. Черно-белый мир окрасился во все цвета радуги, приобрел плоть и кровь! Голубая вода бассейна, зелень коротко постриженного газона, красные и белые розы на клумбах, белизна и элегантные изгибы статуй, четкие линейки дорожек, трогательная косолапость декоративных карликовых деревьев — все это бросилось мне в глаза, через них просочилось в мозг, материализовало душу.
Мы вошли в дом, и то же самое: душа обрастает плотью, жажда остаться здесь, среди золоченых статуй, огромных картин, мягкой мебели, стеллажей со старинными книгами, кактусов и пальм в изумительных кадушках, плазменных панелей и стерео колонок, искусно маскирующихся «под старину», столь сильна, что дрожит сердце.
Навстречу спешила чернокожая женщина, — плотная, как ствол баобаба.
«Жена Кейзуке, — шепнул мне на ухо хозяин дома. — Она эфиопка».
— Мамаду, ужин подашь в гостиную.
— Хорошо, Игорь Матвеич.
Эфиопка говорила по-русски гораздо лучше своего мужа; голос у нее был грудной и какой-то… уютный, заставляющий думать о горячих пирожках со сливовым повидлом, о теплой постели. Глядя на Мамаду, я вспомнила свою мать, любившую бразильские сериалы — почти в каждом из них есть вот такая же толстуха-негритянка, — Сильвинья, Лусинда либо Бебетта, верно и безропотно служащая своим хозяевам. Никогда не думала, что встречу бебетту в Москве!
Мы сидели в темной гостиной. За окном виднелась автодорога, испещренная желтыми и красными огоньками, кусочек леса, а еще дальше сверкали многоэтажки.
На круглом столике стоял канделябр — бронзовые ангелочки держат в руках свечи. Воск падал на шелковую скатерть. Игорь Матвеич, сменивший байкерскую куртку на просторный свитер с вышитыми на груди снежинками, задумчиво смотрел на меня, смущенно ковыряющую ложечкой пирожное — тирамису. Ни о чем не спрашивал, точно и вправду все знал обо мне, либо я ему нисколько не была интересна.
В приглушенном свете Игорь Матвеич показался мне совсем старым… Быть может, виноват этот удобный свитер, дурацкие снежинки.
— Игорь Матвеич, сколько вам лет?
Я вовсе не собиралась задавать ему этот вопрос, сорвавшийся с языка сам по себе. Игорь Матвеич ответил сразу, без кокетства и шуток.
— Шестьдесят три.
Шестьдесят три!
По двору к одному из гаражей прошествовал Кейзуке. Я следила за ним взглядом: что он собирается делать? Японец открыл гараж и скрылся в нем. Через пару секунд оттуда выехал матово-черный автомобиль, заблестевший в свете фонарей. Lamborghini Diablo! — точь-в-точь как в фильме «Ослепленный желаниями» с Бренданом Фрейзером… Кейзуке вылез из машины и принялся драить тряпочкой противотуманные фары.
В гостиной зазвучала музыка, какой-то старый вальс. Интересно: это Мамаду включила стереосистему или антикварный граммофон?
— Потанцуем?
— Я не умею, Игорь Матвеич.
— Я научу.
Мы закружились посреди гостиной. Я казалась себе слоном в посудной лавке, но Игорь Матвеич словно не замечал моей неуклюжести, только улыбался.
Вдруг его рука очутилась на моей ягодице. Крепко прижав меня, Игорь Матвеич стал целовать мои губы, щеки, шею.
Не могу сказать, чтобы я не ожидала подобного течения событий, — я ведь не дурочка, — однако, в голове моей что-то щелкнуло. Только впоследствии я догадалась — это во мне включилась женщина. Женщина, которая сообразила, — если сейчас между мной и этим мужчиной будет секс, то, скорее всего, я больше никогда не увижу ни этого прекрасного дома, ни чернокожей Мамаду, ни Ламборжини Диабло.
Подняв руки ему на грудь, я, что было сил, отпихнула от себя Игоря Матвеича. Он чуть не упал на спину, и смотрел на меня с нескрываемым удивлением.
— Что случилось, Марина?
— Отвезите меня домой.
— Но, я думал…
— Вы неправильно думали.
Мне казалось, что в какой-то голливудской мелодраме я видела подобную сцену: он, она, «Вы не за ту меня приняли». Приятно чувствовать себя актрисой.
Но Игорь Матвеич, похоже, не смотрел голливудских мелодрам. С лица его не сходило выражение крайнего удивления: точно на глазах его грязная дворняжка превратилась в чистокровного пуделя.
— Отвезите меня домой, — повторила я.
Свечи догорели, и стало совсем темно.
К многоэтажке в Свиблово меня доставил шофер. Открывая заднюю дверь черного «Мерседеса», я жалела, что ночь, и никто не видит, из какой я выхожу машины.
— Ты где была? — накинулась на меня Илана. Встрепанная, с темными полукружьями под глазами, она явно еще не ложилась в постель.
Ничего не отвечая, я проследовала к своей кровати и, как была, в туфлях, джинсах, — упала на нее.
Наутро Илана устроила скандал. Она кричала, что я — распутная девка, что меня надо вышвырнуть из квартиры, что она пожалуется Ирине Мухамедовне и даже напишет моей матери.
Лишь когда я рассказала, как и с кем я провела вчерашнюю ночь, Илана немного успокоилась. В отличие от нее, Ольга и Жанна были в полном восторге от моего рассказа. Ольгу особенно впечатлило, что Игорю Матвеичу прислуживает японец.
— Надо же, — задумчиво сказала она. — Видать, твой папик…
— Он не мой папик.
— Ну, твой будущий папик, — настоящая шишка. Обычно на Рублевке работают таджики, ну, максимум, китайцы… А тут — японец.
— Ты правильно сделала, что его отбрила, — вставила Жанна.– Скоро он тебе позвонит.
— Не позвонит.
— Почему ты так думаешь, Иланка?
— Такие не звонят.
Он и вправду не позвонил — он пришёл сам. Ровно через неделю появился на пороге, в блестящем новизной костюме («От Бриони», — восхищенно шепнула Ольга), с букетом белых роз. Лицо бледное, осунувшееся — куда только подевалась всемогущая уверенность в завтрашнем дне?
