— Жоподеры, б..дь!
— Чего ты, Киркоров, так взъелся на них? — ухмыляясь, спросил Снегирь.
— Ненавижу говнотолкателей, — Киркоров со злобой ковырнул носком ботинка ледяной нарост на земле. — Перестрелял бы всех.
— Какая тебе-то разница?
Киркоров взглянул на меня, на Снегиря и, не найдя что ответить, махнул рукой.
Лунный сок заливал окрестность, ночь была ненамного темнее дня. Чаша стадиона напоминала череп быка. Не больше чем в сотне метрах отсюда — люк.
— Эй, вы, постойте!
Окрик зазвенел в морозном воздухе. Я оглянулся. Двое в форме стрелков приближались к нам.
— Патруль, — выдохнул Снегирь. — Вот дьявол!
Киркоров выхватил из-за пояса пистолет. Громыхнул выстрел.
— Бежим, б… дь!
Я помчался по сугробам вслед за Киркоровым, неуклюже вскидывающим на бегу голенастые ноги. Где-то за моей спиной сопел Снегирь и хлопали выстрелы — один за другим.
Киркоров отбросил в сторону люк и прыгнул в черную кишку.
— Скорее, — крикнул я Снегирю, и увидел, как тот упал лицом в снег. Пистолет! У меня же в руках пистолет! Выстрел — шаг, шаг — выстрел.
— Вставай!
Снегирь хрипел, но все-таки поднялся на ноги. Расстреливая обойму, я довел его до люка. Снегирь перегнулся через край и мешком полетел вниз.
Я оглядывался, поминутно оглядывался. Мне все чудилось хлюпанье подошв по лужам.
— Да не погонятся они, — раздраженно проговорил Киркоров. — Редко сюда суются.
Единственная рука Снегиря давила на меня. Он стонал, вскрикивал, едва передвигая ноги.
С канализационного свода капала ржавая вода, раненый все норовил ухватить каплю сухими губами.
Приходилось часто останавливаться, чтобы перевести дух. Снегирь то лихорадочно бормотал, то терял сознание. Справа его куртка, от под мышки до пояса, была липкой от крови.
Во время одной из остановок, уже на железнодорожном полотне, в метро, Киркоров сказал, глядя на Снегиря, в очередной раз впавшего в забытье:
— Не жилец.
— Заткнись, — его равнодушно-спокойный тон взбесил меня.
Киркоров пожал плечами и сплюнул в лужу — по воде пошли радужные круги.
— Ты чудак, Андрей. Ну, стрелки подстрелили Снегиря… А завтра завалят меня, послезавтра — тебя. Это резервация, привыкай.
— Заткнись, — повторил я, уже не чувствуя злобы, — только усталость. Я понимал, к чему он завел весь это треп: намекает, что безнадежного Снегиря можно бросить здесь.
Раненый застонал.
— Пить!
Я зачерпнул ладонью из лужи. Снегирь ухватился за мою руку со всхлипом и долго не отпускал. Его губы были шершавые и горячие.
— Поднимайся, Снегирь, — я ухватился за отворот куртки. — Киркоров, помоги.
Тот вздохнул и подставил плечо.
Мы выволокли Снегиря наружу и рухнули на снег. Я дышал полной грудью, втягивая внутрь себя холодный ночной воздух, — дышал и не мог надышаться. Мне казалось, что там, во мраке подземелья, я был мертв, и вот теперь ожил, вернее, родился заново. Я не дышал сейчас — я ел воздух, вместе с дымком далеких пожаров, вместе с лунным светом, вместе с ледяными иголками звезд, вместе с крупными снежинками.
Застонал Снегирь.
Я поднялся.
Над обломками кремлевской стены колыхалась поземка.
— Киркоров, покарауль здесь, я за подмогой. Вдвоем мы не одолеем и сотни метров…
9. Серебристая рыбка
Теплая Птица покинула Снегиря к вечеру следующего дня. Перед тем, как умолкнуть навсегда, он повернул ко мне искаженное мукой лицо и прошептал — не знаю, услышал ли кто-нибудь, кроме меня: «Андрей, не напрасно. Не напрасно…».
Марина и Букашка плакали. Христо, склонив на бок голову, задумчиво смотрел на горящую свечу. Вовочка и Киркоров перешептывались, поглядывая на умершего.
«Не напрасно…» Несложно понять, что силился сказать Снегирь, и почему он обращался именно ко мне.
До последней своей секунды он верил в возрождение. Верил, покидая этот мир, становясь прахом, проваливаясь в ничто, — он верил! Кто бы мог подумать, что в этом мягкосердечном любителе собак живет вера такой силы, неподвластная даже тлену. Глядя на желтеющее лицо мертвеца, я вдруг увидел за что именно Снегирь отдал свою Теплую Птицу.
За мир без насилия, светлый и радостный, мир покоя и справедливости. Красивая женщина спускается к чистой речке с кувшином, зачерпывает лазоревую струю воды.
— Андрей, Илюша, — кричит женщина. В ее голосе — удивление счастью.
Мужчина и мальчик, смеясь, спускаются к ней по круче. Ветерок колышет их светлые волосы.
— Посмотрите, мальчики.
В кувшине, разрезая воду трепещущими плавничками, плавает Серебристая Рыбка.
Свеча, замигав, погасла.
— Что ж, пора, — поднялся Христо, дождавшись, пока Букашка зажжет новую.
Я и Киркоров обернули Снегиря холщовой материей. Он был холодный, как лед. Подняв, понесли вслед за Букашкой.
На улице завывала метель, и к ее завыванью примешивалось нечто постороннее, живое.
— Воют, — проговорил Вовочка, зябко кутаясь в бушлат. — Почуяли, звери, что хозяин ушел.
Это и вправду выли псы Снегиря.
Река несла куда-то зеленоватые воды. Мутная луна смотрела на шестерых людей, провожающих в последний путь седьмого. Неподвижность и тишина, тишина и неподвижность…
— Друзья мои, — негромко сказал Христо, — Братья мои, сестры мои. Где-то там, на небе, есть кто-то, я знаю, — трудно в это поверить, — я и сам, кажется, не верю, но кто-то есть. Этот кто-то, плохой он либо хороший, ждет всех нас. Ждет — и это значит, мы не одиноки. Нет с нами Снегиря, — его голос сорвался. — Он отправился к тому, кто ждет его. И к тому, что его ждет. Надеюсь, нашего Снегиря ждет только хорошее…
Букашка заплакала. Киркоров, сопя, привязал к ногам покойника тяжелый камень.
Удар тела о воду резко, словно выстрел, разорвал тишину. Туча брызг окутала Снегиря и медленно утянула на дно. Наконец, все успокоилось, лишь расходящиеся к противоположному берегу круги напоминали, где исчез человек. Скоро пропали и они.
— Покойся с миром, Снегирь, — произнесла Марина.
Некоторое время мы все стояли, глядя на реку. Каждый думал о своем.
— Идемте, — сказал Христо. — Нужно поесть и ложиться спать. Мы живы, а живым это необходимо.
— Андрей.
Непрочный сон покинул меня. Лицо Марины белело в темноте.
— Да?
