— Обними меня.
— Марина, нужно спать.
— Мне холодно.
Сущий ребенок! Я повернулся на постели и крепко обнял ее. Лицо Марины влажное, губы соленые.
— Плачешь?
— Жалко Снегиря.
— Да, — я вздохнул. — Он был настоящий.
— Настоящий кто?
— Ну, друг настоящий. Человек настоящий.
— А.
Она высвободилась из объятий и села, обхватив руками колени.
Из коридора донеслись неторопливые шаги. Букашка совершала ночной обход.
— Андрей, ты когда-нибудь представлял себе возрожденный мир?
Серебристая Рыбка заскользила перед моими глазами.
— Нет, не представлял, — соврал я.
— А вот я часто представляю, — задумчиво сказала Марина. — Знаешь, Андрей, как бывает: насмотришься на все эти зверства, и на душе усталость, неверие ни во что, просто… хочется умереть. Я тогда закрою глаза, и вот он, мир Христо.
— Христо?
— Не только Христо, но и мой, и твой, и всех хороших людей. Я вижу дома — не те бетонные коробки, что служили бывшим, а деревянные — непременно деревянные — красивые дома. Люди, живущие в них, приветливы и внимательны друг к другу, они вместе трудятся, вместе едят, вместе растят своих детей. Андрей, ты когда-нибудь видел в Джунглях детей?
— Нет, никогда.
— И я тоже. Но они появятся, дети, если мы построим новый, прекрасный мир, то дети непременно придут в него.
Снова вспомнилась Серебристая Рыбка. Там, в моем видении, был мальчик, мой сын. Кажется, Марина называла его Илюшей…
— Обязательно придут, — со всей уверенностью, на какую был способен, сказал я. — Обязательно.
Она негромко засмеялась и, прикорнув к моему плечу, уснула.
Я лежал, таращась в темноту. Сон остался где-то на дне этого короткого, как воробьиный нос, разговора. Моя жизнь в Джунглях плыла перед глазами. Существование игрока, встреча с Мариной, путешествие по железной дороге, Московская резервация… Со мной ли все это происходило? Если со мной — то я счастливчик. Да, я настоящий баловень судьбы…
Обязанности завхоза Христо возложил на Марину. Я обрадовался, полагая, что теперь удвоенные пайки посыплются на меня, как из рога изобилия. Однако, я заблуждался. Скупость и расчетливость Марины поражала. Она дала от ворот поворот Вовочке, требовавшему дополнительную банку тушенки ежесуточно. А также — Киркорову, вдруг пожелавшему сменить обувь. Я догадывался, что эта строгость — в память о старом завхозе, о Снегире.
— Андрей, — Букашка заглянула в нашу с Мариной келью. — Христо зовет.
Я, вытянувшись во весь рост, лежал на постели.
— Да, Бука, уже иду.
Она закрыла дверь. Странная женщина… Хотел бы я знать, о чем она думает!
Как только я вошел в «кабинет», Христо отставил в сторону банку с тушенкой, и поднялся. Он явно был взволнован.
— Андрей, есть будешь?
Я отрицательно качнул головой.
Христо заходил туда-сюда по келье, время от времени останавливаясь у полки с книгами и рассеянно проводя пальцем по корешкам.
— Христо, ты звал меня? — напомнил я.
Он встрепенулся.
— Да-да. Андрей, ты ведь помнишь, что завтра Рождество?
— Конечно, помню.
Чудак человек! Похоже, он принимает меня за холоднокровную жабу, которой все равно — посадят ее в кувшин с молоком или бросят в прорубь.
— Конечно, помнишь, — повторил Христо. — Конечно. Я лишь хотел сказать тебе, Андрей, что, после гибели Снегиря, ты — наш последний шанс. Если твоя вылазка окончится безуспешно, возрожденчество погибнет.
— Христо, ты опять пытаешься накрутить меня, — недовольно сказал я. — Это ни к чему. Я сделаю ровно то, на что способен, — ни больше, ни меньше. А дальше все решит судьба.
— Ты веришь в судьбу — это хорошо. Но помни: у нас больше нет ни сил, ни ресурсов, чтобы начать все заново. ОСОБЬ кружит вокруг, я чувствую ее дыхание, она гораздо ближе, чем кажется. Гораздо.
Эти слова задели меня, по спине пробежал холодок.
— Что ты имеешь в виду, Христо?
— Ничего, — поспешно отмахнулся он. — Просто призываю тебя к осторожности.
Христо присел к столу и взялся за ложку.
— Осторожность — вот главное, — Христо отправил в рот кусок мяса, принялся жевать, двигая беззубыми челюстями. — Завтра, за два часа до рассвета, ты пойдешь на ВДНХ, в логовище стрелков. Мы проводим тебя до Второго Кольца.
— Это ни к чему…
— Не спорь. Считай это нашей традицией.
Воздух был жгуч от мороза. Два часа до рассвета, но, почему-то, казалось, что рассвет никогда не наступит. Снежные шапки на развалинах Кремля серебрились под холодными звездами.
На мне — форма стрелка (по настоянию Марины, я поддел под куртку толстый свитер, а также исподние штаны), за плечами — рюкзак.
Рядом со мной пять человек — не верится, что пару недель назад я четверых из них не знал.
— В путь, — приказал Христо, закутанный в тряпье по самые глаза.
Мы вереницей потянулись через площадь в сторону кучи битого кирпича, когда-то бывшей Историческим Музеем. Передо мной шагала Букашка, одетая в куртку, оставшуюся после Снегиря. Все верно — мертвые должны помогать живым. Кажется, так считает Христо.
Повернув направо, мы некоторое время шли вдоль унылых развалин. Впереди показалась треугольная площадь.
— Лубянка, — сообщил (для меня, конечно) Христо. — Где-то здесь раньше располагалась ОСОБЬ бывших.
— У бывших тоже была ОСОБЬ? — удивился я.
— Везде, где есть человек, возникает ОСОБЬ, — отозвался Христо.
Надо же! Тогда зачем возрождать человека?
— А вон там можно нарыть хороших книг, — Марина неопределенно махнула рукой.
Наш небольшой отряд сделал шагов двести по широкой улице, мимо трупов автомобилей, затем, подчиняясь Христо, свернул в переулок.
Как же мне надоел этот однообразный пейзаж! В Джунглях, при всех их явных минусах, — не так тоскливо.
От плутания между развалинами гудело в голове. Однообразье, не за что глазу зацепиться. Недаром это место назвали Пустошью.
Первый гонец рассвета пробежал по небу, оставив за собой красноватый след.
По мере того, как мы удалялись от дома, здания все смелее поднимались из сугробов.
Мы снова вышли на шоссе, вдоль которого высились покореженные каменные громады.
— Проспект Мира, — тяжело дыша, сказал Христо. По всему было видно, какой ценой дались маленькому человеку преодоленные отрядом километры. Мне стало жаль его.
